Будут неприятности (сборник)

Щербакова Галина Николаевна

– Я им не подошла, – сказала ей Оля. – Такая все чухня! Сядь, говорят, на третий этаж и ноги свесь!

– Они что, спятили? – возмутилась Клавдия Ивановна. – А ну пошли отсюда!

Они выросли из-под земли. Главный и Иван Иванович.

– Оля! – сказал Главный. – Люди делятся на умных и не очень. Тебе сейчас не повезло, ты встретилась с «не очень».

Клавдия Ивановна от удивления открыла рот и автоматически закрыла Олю своим телом.

– Ну вы… – сказала она ему. – И вы тоже. – Это

уже относилось к Ивану Ивановичу. – Если вы тогда ее увидели на кране, так что ж, по-вашему, ею можно рисковать? Садитесь сами и свешивайте ваши ноги откуда хотите. А я ей не позволю. Она ребенок! И защита у нее, слава Богу, еще есть!

Оля же смеялась. Первый раз в жизни взрослый человек честно признавался ей, что он неумный. Это было ни на что не похожее признание, но оно было приятным.

– Прости меня, идиота, – сказал Главный. – Прости, и, пожалуйста, давай вернемся… Понимаешь… Дочка моя устроила мне вчера такую истерику… Из-за куртки… Мне ее убить хотелось.

– Какой куртки? – Клавдия Ивановна по-прежнему держалась воинственно.

– Извините, – сказал Главный. Он взял руку Клавдии Ивановны и поцеловал ее. От растерянности Клавдия Ивановна стала трясти кистью, будто ее не поцеловали, а прищемили дверью.

Иван Иванович же молчал. Он смотрел на Олю, а когда она все-таки пошла за Главным, тронул ее за плечо и погладил его.

В павильоне суета. Ставят свет, ругаются. Проверяют, все ли на месте в красивой трехкомнатной квартире, которую и представляет собой павильон.

Иван Иванович привел в «квартиру» Олю.

– Вот тут, значит, ты живешь… В смысле – она. Освойся…

Оля осталась одна. Стояла в «прихожей» и боялась идти дальше. И вдруг из «окна», настоящего, с подоконником и стеклами, появилась рука, отодвинула занавеску, и мы увидели шелковистую Юлю, что смотрела на Олю прямо и дерзко.

Хлопнула створка, только занавеска по-прежнему шевелилась.

И тогда Оля решительно пошла к окну и увидела стоящую напротив крашеную декорацию, изображающую высокий дом и деревья, и уходящую Юлю.

Теперь, двигаясь по квартире, Оля будет искать «ненастоящесть».

Медленно трогая руками вещи, Оля проходит по комнатам, ища обман.

Пианино – играет.

Гитара – звенит.

Кубик Рубика – вертится.

Собрание сочинений Конан-Дойля – пустые обклеенные коробки.

Платья в шкафу – настоящие.

Яблоки в вазе – из папье-маше.

Была большая картина, на которой изогнутая худенькая девочка, шар и великан с квадратными плечами.

Оля смотрела на эту картину. Картина была ненастоящая, плохая копия. Но девочка была живой. И даже будто похожей на Олю.

Глаза у Оли были расстроенные, печальные и сердитые сразу. Она взяла яблоко и запустила им в картину. Яблоко мягко шмякнуло.

Потом Оля села в кресло – настоящее, глубокое, подняла голову и не увидела потолка.

В кухне капала вода из крана,

а рисованный дом напротив «зажегся огнями». Оля повернула ручку радио, и комнату заполнило «на тебе сошелся клином белый свет».

За стенами «квартиры» кто-то громко сказал:

– Верхний свет не работает… Скажите электрику.

– Он за сосисками, в буфете…

– Чтоб он подавился ими, – пожелал кто-то усталым голосом. – Никогда его нет…

Оля встала, подняла яблоко и аккуратно положила его на место.

Раздался настоящий звонок в дверь, и вошел Иван Иванович, стуча беретом по колену.

– Ты ж читала, – сказал он. – Это очень обеспеченная семья. Ничего тут особенного… Так теперь многие живут… И это ведь хорошо?

Но спросил это как-то неуверенно – про «хорошо». Как будто в чем-то сомневался.

– Конечно. Хорошо, – твердо сказала Оля, – хорошо жить лучше, чем жить плохо…

– Вот видишь, – обрадовался Иван Иванович, – понимаешь… Сама же хочешь сумасшедшие деньги. Полтораста в месяц.

– А у этих… У них сколько в месяц? – Оля показала на квартиру.

– Ей-богу, не знаю! – сказал Иван Иванович. – Ну не бедствуют…

– Но им, – ответила Оля. – Этим… Как и моим родителям… Им все время чего-то не хватает, да? Они хотят лучше еще и еще. А она… То есть я… Не хочет это понять… Так? Чего она все время базарит?

– Да она просто не хочет, чтобы родители уезжали. И все. Ничего больше. Просто хочет быть с мамой…

– Но если мама это не понимает, значит, для мамы что-то важней? Они едут за тряпками?

– Да нет… Они специалисты… Их приглашают на интересную работу… А ты в восьмом классе… И еще в музыкальной школе. Тебе надо учиться.

– Им на это наплевать?

– Они же не бросают тебя на произвол. У тебя замечательная бабушка!

– Бабушка – сволочь… Ей уже за пятьдесят, а у нее любовник. Она и собаку усыпляет…

– У собаки рак. Я тут недавно читал – животные болеют человечьими болезнями.

– А наоборот?

– Не понял…

– Ну, может человек взять и покусать кого-нибудь? – Оля смотрит насмешливо.

– Может, – сказал Иван Иванович, – только собаки и животные тут ни при чем. В человеке, знаешь, столько всего намешано… Но я тебе скажу: все в нем человеческое – и плохое, и хорошее… Все дело в том, что берет верх.

– А что у них, – Оля обвела руками комнату, – берет верх?

– Черт их разберет, – проворчал Иван Иванович. – Вникай! В человека нырнуть страшней, чем в море…

Как раз в этот момент в павильон вошли актеры, которые будут играть родителей девочки, Главный, художницы.

– Ну, дети мои! – воскликнула Актриса-мать. – В престижных домах давно все не так. Никто уже не ставит эти идиотские стенки.

– Я все делала по каталогу! – У художницы тут же навернулись слезы.

– Лина! Перестаньте! – Это Главный. – У меня тоже было ощущение чего-то не того. Разве я вам не говорил?