Буги-вуги
Шрифт:
Всё в его власти, кто понимал. А кто не понимал — не для того и печь топлена.
— Интересно девки пляшут.
— А то! Джазик, — ласково сказал Лёлик. — Видишь, как кувыряет? Музончик-то: и Козел на саксе. Вертила такая, — добавил он уважительно. — Как ни зайду — всё играет, всё играет, игрун. Как только жене не укачало? И целыми-то днями. И пилит, и пилит. И зудит, и зудит. Пила ты заводная. В восемь утра захожу: с голой жопой посреди комнаты — ни до чего, — Эл ди Миолу, видите ли, подбирает. «На работу, — говорю, — чего не идёшь, идол?»
— И что? Я с похмела тоже стахановец. В другой день только и думаешь: скорей бы война что ли: сдаться в плен да отоспаться. А после пьянки, ну, как крестьянин — ни свет, ни заря. И лежать не лежится, и делать ничего не делается. Как придурок, ходишь оттуда-сюда.
— Да ладно б с бодуна. Ему поиграть захотелось! Понял! И хоть ты кол на голове теши. И будет играть! И никто не указ! А наиграется — тоды уж и на работку соберётся.
— Это где ж такая работка замечательная, ходи-не хочу?
— А вот, едрешкин шиш, — хитро сказал Лёлик. — Это вам не в институтах институтить. В такие места всякий халам-балам не берут. Пенисом-то груши обивать. Да ладно б сидел, попандопуло, «козла» заколачивал, как люди. Нет ведь! Ищи-свищи. «Где-то здесь болтался. Вань, ты не видал?» «Да токо что был», — передразнил Лёлик. — Хераньки там «был». Бабке своей расскажи. «Был» он. Жди! «Был». Сейчас! Разбежался.
— Молодец, — похвалил я. — Правильно. Нехуй.
— Пришел может, показался, да и огородами домой — совершенствоваться. На гитарке колбасить. Но зато и играет же, подлюга, не отнять — Сантану один к одному завинчивает. Нотка в нотку. Пальчики оближешь.
Выковыряли из пачки по сигаретке. Закурили. Дым уже из ушей хлещет. Зато аппетит не нагуляешь.
Помнится, в детстве голоштанном, застукал нас сосед, дядя Костя, за курением, ну и пацана своего, естественно, с папиросой. Развел руками — что тут поделаешь? «Кури, — говорит, — Витька. Кури. Меньше съешь».
— Не, не слабо играют. Не слабо, — цыкнул Лёлик дырявым зубом.
— А кто спорит? Там труда до ибеней мамы вложено.
А эти, ну не успокоятся никак — модуляцию сделали, еще, еще одну, гитарист на джазовые мотивы исподтишка выплыл, стал кляксами аккордов облицовку лепить. И как-то вежливо всё: то ли вступление никак не закончат, то ли коду разворачивают — так, пылят себе, не торопясь, босиком: ни ждать, ни догонять. Профессионализмом пахло, школой.
— Такие кривули… Ишь ты поди ж ты. Мне в такую каракатицу пальцы ни в жисть не вывернуть. Он нигде не учился? Посмотри-ка, что делает, нахал.
— Маэстро-то? — зевнул Лёлик. — Учился, кажись, в собиновке, гусляр херов. На балалайке что ли. Иль домре. Светит месяц, светит ясный. Где еще тебя научат? Да и не закончил вроде.
— А что так?
— А история там гнилая какая-то. То ли выгнали его, то ли самому пришлось. То ли он шинельку замарьяжил, то ли у него. То ли еще какое хорошее. Долго ли? Атмосфера-то, — скривил губы Лёлик, — творческая. Если у них в общаге, белым днем, на подоконнике в коридоре бараются. Что тогда ночами творят, искусствоведы? я на скрипочке играю, тили-ли да тили-ли?
— Белым днем?
— Не черным же. Сам видел, потому и говорю.
— И что?
— Залетел, видимо, с какой-то лажей, ну и… — Лёлик со значением посмотрел в потолок. — Пой, ласточка, пой.
— Да-а, Лёля.
— Чего?
— Да-а. Не ожидал я от тебя.
— Пошел ты, — презрительно сказал Лёлик, — с подмандонами своими.
— Нет, серьезно. Ты признайся мэни, ты пошехон, да?
— Да. Пошехон. Пошехон! И что?
— Ты бы себя со стороны послушал: в кине, на первом ряде, в бордовом пальте, с соплей на губе. То-либо-нибудь-таки-ка.
— От винта, — сказал Лёлик спокойно. — Достоевский хренов.
— А я здесь причем? Во дает!
— А хули ты натигрился? Что мне? сплетни ходить собирать? Странные люди, нет? Иди и спроси, если тебе больно надо.
— Ты чего?
— Да ничего. Это ты чего. Не понравилось ему, видите ли. Правильный какой. Ты сначала сыграй вот так. Видишь, как люди играют?
— Да уж не мы: однажды лебедь раком щуку.
Народу нет, хабар не катит, энтузиазма ноль — музыкантов можно понять. Ары, в Утюге, в такой ситуации, обычно песню из фильма «Путь к причалу» исполняли. «Если радость на всех одна, на всех и беда одна…» [3] . Бом-бом.
Раз сыграют, два сыграют.
Семь раз сыграют.
С чувством, не спеша, с расстановкой — кушайте на здоровье. Глядишь, кто-то не выдержал, идет — «Чао, бамбино, сорри» заказывать, или «Белфаст» [4] .
3
Песня о друге. http://www.youtube.com/watch?v=jHz4H71cIbA
4
Mireille Mathieu — Ciao Bambino, Sorry
http://www.youtube.com/watch?v=-O4cdYnm8-g
Boney M — Belfast
http://www.youtube.com/watch?v=iaQZ_j8nios
Эти по-другому. Эти в кайф уходят. Для с эбэ. Да и для кого здесь? Для насосов?
Лабухи лабают.
Голодяево внимает.
Вышивал он качественно, лихо выпиливал, ничего не скажешь. Звучок сочный, оттягивающий, хотя и без всякой приставки. Гитара — самопал, и причем явный, без претензий на фирм у: на деке темброблоков куча на электровыключателях, на грифе лады белой краской замазаны, топорно так — чем хуже, тем лучше. Краска на ладах наполовину стерлась, гриф внизу в проплешинах, до голой деревяшки стёрт, и дека такая же, насквозь у съёмников обшкрябана. Работящая гитарёшка. Не лентяйка.