Булатный перстень
Шрифт:
— При чем тут Сашетта?
— Я, сударь, при дворе на многое насмотрелась, и надобно иметь артистический талант, как у господ Дмитревского или Плавильщикова, чтобы меня в заблуждение ввести. Если вы сейчас не отправитесь на Елагин остров…
— То что?
— То вам будет стыдно.
Михайлов надулся. Он едва не выпалил «а ей не стыдно любовников раз в месяц менять», но удержался. Злясь на себя еще более, чем на бывшую любовницу, Михайлов совсем уж нелюбезно развернулся и поспешно покинул гостиную.
Мысль о том, что придется вытаскивать из какого-то злодейского подземелья нового любовника Александры, была нестерпима. Но в ней не было ревности — только злость, что никак не удается отделаться от этой страницы своего прошлого. Решение пришло мгновенно: ехать на остров надо, и тем самым поставить не просто жирную точку в неприятной истории, а всю эту страницу залить чернилами и выкинуть к черту! Совесть будет чиста — это главное. На остальное — наплевать.
Поскольку от Ржевского все еще не было никаких известий, то отправились на Елагин в соответствии с его прежними указаниями.
Родька радовался, как дитя. Новиков явно не осознавал сложности и опасности этой экспедиции и жаловался на жену — она-де по всему Васильевскому бродит, распуская фантастические слухи. Ефимка расспрашивал извозчика о его знакомых кузнецах — он не терял надежды выйти на след своей пропажи.
Добравшись до Елагина острова, все переговоры с людьми на причале поручили Новикову — он был одет лучше прочих и смотрелся весьма внушительно. Новиков объявил, что привез письмо господину Елагину и должен вручить лично.
Михайлов внимательно оглядывал окрестности и увидел, что по черным валам, недавно насыпанным, прохаживаются люди, очень похожие на стражу, и те молодцы, что бездельничают на причале, явно там поставлены, чтобы никого не пускать. Да и от гостей, которые жили во дворце, Елагин, сдается, избавлялся: целая компания нарядных дам в сопровождении двух кавалеров пришла на причал и весело погрузилась в большую двенадцативесельную лодку, туда же внесли их корзинки, шляпные картонки и саквояжи.
Новикова заставили ждать, пока парнишка бегал во дворец и обратно. Это заняло минут двадцать.
— Барин велел просить, — доложил посыльный, вернувшись. — Вашу милость, сударь, а остальным — ждать!
Взяв у Михайлова письмо, Новиков сошел на берег.
— Хоть госпожу Денисову оттуда вытащим, — сказал Ероха, провожая Новикова взглядом. — А тогда уж и Нерецкого подумаем, как извлечь! Правильно я рассуждаю?
— Да, — отвечал Михайлов. У него была своя логика — переварить Александру и Нерецкого по отдельности он бы еще сумел, а вот, увидев их вместе, мог разозлиться.
Новиков пропадал довольно долго. Наконец он появился с дамой под руку. Дама была высока, статна, одета богато и в широкополой модной шляпе с неимоверной величины плюмажем. Михайлов отвернулся. Видеть эту даму он не желал.
— Ох… — произнес Ероха и зажал себе рот рукой.
— Экая пышная, — одобрил Ефимка.
Доведя даму до причала, Новиков незаметно для стражи прижал палец к губам. Ероха кивнул и протянул руки, чтобы принять даму на борт, а Ефимка помог спуститься Новикову.
— Мочи весла, — велел гребцам Новиков. — Да поскорее. Алешка, повернись, полюбуйся.
— Налюбовался уж, будет, — буркнул Михайлов. — Надобно нам хоть на Крестовском высадиться и другую лодку взять, а даму на этой домой отправить, — твердо добавил он.
— Говорят тебе, повернись.
Михайлов, придав физиономии каменный и высокомерный вид, медленно повернул голову. Тут у него глаза и полезли на лоб, рот сам собой открылся.
— Теперь понял? — спросил Ероха.
— Вы кто, сударыня? — еле выговорил Михайлов.
— Да Павла же я, горничная, Алексей Иванович, забыли? Я вам манжет подшивала!
Тут на лодке воцарилось молчание.
— Знать не знаю никакого манжета, — отрекся от прошлого Михайлов.
— И вместе с Фроськой на стол накрывала! Вы еще говорили, что кофей с утра любите сладкий, а пироги — с морковкой!
Тут Новиков расхохотался! Он всхрюкивал, всхлипывал, охал и ойкал:
— И дурак же я, братцы!.. Вот дуралей! Вот статуй бестолковый! Ох, ох… помру ведь…
— Где госпожа Денисова? — едва дождавшись завершения концерта, спросил Ероха.
— Не знаю, ей-богу, не знаю! Когда нас с барышней изловили, я ее именем с перепугу назвалась — нас и повели, как двух барынь, в гостиной посадили, конфектов и цукатов притащили… Я сижу и думаю — пусть им кажется, будто они нашу барыню поймали, а она — на свободе! Лучше ли было бы, кабы я горничной Павлой назвалась?
— Значит, она где-то у павильона, у подвального окошка, — сказал Ероха. — Но мы больше не можем попасть на остров законно — ведь ты, Новиков, получил взамен письма эту бабу, а письмо там осталось?
— Да, точно так.
— Там и барышня осталась! — вдруг закричала Павла. — На минуточку одну из виду ее упустила! Глядь — а ее и нет! Где-то спряталась! Ахти мне, погубила барышню!
— Молчи, дура! — прикрикнул на Павлу Ероха. — Господи, как же быть-то… Я чаял, хоть госпожу Денисову вытащим, и то уж будет полегче… Она бог весть что может натворить, у нее при себе пистолеты!
— Она что, из пистолетов палить умеет? — спросил Новиков Михайлова.
— Не удивлюсь, коли она и с мортирой управляется не хуже артиллериста, — сердито отвечал тот.
— Это не дама, это кара Божья, — вдруг сказал Ефимка. — Уж на что у нас в Туле бабы и девки к железу привычные, иная пистолет лучше мужа починит, а стрелять — шиш! Не велено!
— Вот, — Михайлов похлопал крестничка по плечу. — Ты понимаешь меня. Твоими устами глаголет истина!
— Надо заплыть с другого конца острова, — встрял Родька.