Булатный перстень
Шрифт:
Вернулся он четыре часа спустя — его уже искали по всем закоулкам, а госпожа Колокольцева, которую отпаивали лавровишневыми каплями, твердила, что гадкий мальчишка сбежал в Кронштадт и далее — на войну. Выслушав все, что в таких случаях мать говорит сыну, Родька поклялся сидеть дома безвылазно, пока не заживут рука и плечо, и пошел докладывать о своих подвигах Михайлову.
— «Мстиславец» со всей эскадрой стоит сейчас у острова Сескар, дырки латает, только капитан у него другой, господин Бакеев, а господин Хомутов лечит раны теперь, — торопливо сообщил Родька. — А государыня сердита! Фондезина от дел отстранили за бестолковость! Шведы взяли «Владислава». А Валронта, Баранова и Коковцева под суд отдадут! При дворе говорят — государыня сказала, будто эти капитаны виселицы заслужили! И многие так считают! Пока на «Вышеславе» с «Изяславом» люди гибли, пока «Владислав» из последних сил бился, «Иоанн Богослов», «Память Евстафия» и «Дерись» за линией отсиживались! В Кронштадт пришли «Бесслав», «Болеслав» и «Мечеслав», фрегаты «Премислав» и «Слава», а «Принца Густава» «Надежда благополучия» на веревочке, как шавку, привела!
— Потери известны? — перебил Михайлов.
— Да. Наших — более полутысячи…
— Ох… — вздохнул Михайлов и крепко задумался. В Готландском сражении ему кое-что сильно не нравилось. Судьба «Владислава» — это раз. И странное поведение трех кораблей — это два.
Какое отношение к военным делам имели загадочные господа, копавшиеся в сундучке и укравшие перстень, Михайлов взять в толк не мог. Но он умел сводить концы с концами. Получалось, что пир устроили офицеры с «Дерись», они пригласили офицеров с «Мстиславца» и с «Брячислава», кто-то из участников пира приволок бесчувственного Михайлова в каюту, и это же судно, «Дерись», в сражении отнюдь не дралось, а опозорилось.
Если бы его притащили свои — на следующий день уж что-нибудь да сказали бы… А тут молчок. Неужто и впрямь единственный, кто видел этих двоих, — бывший гардемарин, а ныне — «ни то ни се» Колокольцев?
Может ли статься, что один из них — Майков, который на пирушке не отходил и умные беседы затевал? И что скажут на сей предмет Новиков с Усовым, коим было поручено разведать про Майкова?
— У господина Новикова я тоже побывал, дал ему наш адрес, — сказал Родька. — Он обещался вскоре быть, сказывал — есть кое-что занятное.
Глава девятая
СОПЕРНИЦЫ
Александра придумывала подступы к повивальной бабке Ольберг. Ученая повивальная бабка знает, надо полагать, высший свет, ее зовут в самые богатые дома. Похоже, дитя, невольно утащившее с собой конверт, не простого роду-племени. И добраться до него будет трудно. Пока доберешься — как раз пакет и вскроют…
Но ее с детства учили делать все возможное для достижения цели. Вот только цели подходящей в жизни как-то не случилось.
Сейчас она, впрочем, была — не столько найти какое-то непонятное письмо, сколько привязать к себе Нерецкого. Что выгоднее для влюбленной женщины, чем попавший в беду избранник? Тут его бери голыми руками!
Наконец предлог для визита к госпоже Ольберг был найден.
Александра принарядилась, велела закладывать экипаж и покатила на Вторую Мещанскую. Мавруша хотела ехать с ней, полагая, что опекунша в таком виде собралась на гулянье, но получила отказ. Тогда она стала допытываться, скоро ли будет музыкальный вечер. Подоплека этих вопросов Александре была ясна.
— Какие вечера, когда война? Того гляди, придется уезжать из столицы в Спиридоново! — сказала она.
Положение на суше было не таким уж скверным. Да, шведская армия в тридцать шесть тысяч человек во граве с самим королем перешла финскую границу, и что? До Санкт-Петербурга ей было очень далеко. Все это войско налетело на малую крепостцу Нейшлот, где и гарнизона-то было чуть более двухсот человек. Густав шведский прислал коменданту Нейшлота Кузьмину ультиматум — потребовал открыть ворота и впустить своих солдат. Как на грех, Кузьмин был однорукий. Он ответил красиво: открыть ворота нечем, одна-де у меня рука, и в той шпагу держу, пусть его величество сам потрудится. Густав, видно, осознал свое комическое положение и не стал бросать всех тридцать шесть тысяч вояк на одну крепостцу, а, дня два постреляв по стенам, затеял вялотекущую осаду, меж тем шведское войско принялось грабить окрестности Нейшлота. При этом король грозился превзойти подвигами своего далекого предка Густава Адольфа, действительно знатного полководца, а также завершить все предприятия другого предка, более близкого — Карла Двенадцатого. Государыня заметила: что ж, мол, сие сбыться может, Карл Двенадцатый начал разорение Швеции, Густав Третий окончательно ее погубит, и турецкие деньги не помогут.
Но растолковывать вчерашней смольнянке политические и военные тонкости Александра не стала. Тем более, что, хотя русский флот и могуч, ему предстоит нешуточная стычка со шведским. Должен победить. Должен! Но всякое бывает…
Мысли о флотских делах допекали Александру, пока она ехала на Вторую Мещанскую. Как у всякой жительницы Санкт-Петербурга, у нее были знакомые морские офицеры, и все, кто не воевал с турками, уже отправились в Кронштадт. И Михайлов тоже был в Кронштадте…
Если бы расстались с ним склочно, с воплями и угрозами, было бы легче. Можно было бы думать о нем плохо. А так — ведь и не придерешься. Все понял и ушел. За это можно было разве что поблагодарить.
Экипаж остановился напротив губернаторского дома, Александра вышла, оправила юбки. На ней был очень изящный наряд — редингот кармелитового [13] цвета, разумеется, полосатый, со скромным воланом вокруг выреза, и меж его широко разошедшимися полами — простая юбка, изысканного бланжевого [14] цвета, — никаких лент, лишь кружева, прикрывающие декольте, и простая шляпа со скромной кокардой. Казалось бы, все очень просто, но если госпожа Ольберг пользует знатных дам, то поймет цену этой простоты, да и знает наверняка, что приличная женщина с утра, расфуфырясь, не выезжает.
13
Чистый коричневый (прим. верстальщика).
14
Кремовый или телесный (прим. верстальщика).
Дворник, как полагается, стоял у ворот.
— Здесь ли квартирует госпожа Ольберг, любезный? — спросила Александра.
— Здесь, сударыня. Все второе жилье занимает, — доложил дворник.
Дом был трехэтажный — выходит, Нерецкий жил наверху.
— А что, есть ли в третьем жилье свободная квартира?
Обычно на такой вопрос простой человек принимается перечислять всех обитателей дома, но дворник был то ли умен, то ли предупрежден.
— Там их две всего, так одна пустует, — и добавил явно перенятым у какого-то щеголя тоном: — к вашей милости услугам!
У Александры была заготовлена плата дворнику, который еще мог пригодиться, — десятикопеечная монета, хотя его ответ и двух копеек не стоил, а дальше будет видно.
Дворник, отставив метлу, отворил дверь, от которой почти сразу начиналась лестница, и Александра поднялась. На стук в дверь отозвались немецким «веристдас», потом отворили. Прислужница повивальной бабки, белобрысая девица, провела Александру через сени в небольшую гостиную. Хозяйка поднялась ей навстречу — тут Александра и лишилась дара речи.
Ей доводилось иметь дело с повитухами — когда рожала кузина Софья, роды были так трудны и длительны, что в дом назвали и врачей, и повивальных бабок, и даже каких-то совсем безумных старух. Александра сидела с ней, держала за руки, утешала и клялась в душе, что рожать не станет ни за что. Правда, ей было тогда около двадцати лет. Запомнилось, что повитуха — крупная крикливая тетка, в годах, никак не менее сорока, а то и пятидесяти, одетая просто, в большом переднике и с закатанными рукавами, а рожа у нее круглая и щекастая.