Булавин (СИ, ч.1-2)
Шрифт:
– Все кабаки надо закрыть. Не нужен нам такой рассадник грязи.
– Закрыть не проблема, хоть сегодня все по бревнышкам раскатаем. Но крику будет много, ведь они донской старшине доход приносят, а гультяям питье требуется.
– К черту их всех!
– Кондрат ударил по столу кулаком.
– Готовь людей, полковник. Завтра все эти гнездовья поганые на запор и выясни, кому и какие питейные заведения принадлежат.
– Понял. А что с самими гультяями делать?
– Я решу.
– Хорошо, - кивнул седой полковник и
Отец проводил его взглядом. Затем посмотрел на меня и спросил:
– Что случилось, Никифор?
– Гонец от полковника Скоропадского.
– Давай его сюда.
Я выглянул в коридор и позвал средних лет справного реестрового казака, который прискакал из расположения Второй армии.
Посланец вошел и отдал Булавину запечатанный пакет. Войсковой атаман вскрыл его, прочитал, улыбнулся и, посмотрев на украинца, спросил:
– На словах ничего?
– Только то, что и в письме, - ответил тот.
– Таганрог обложили, форсировали Дон и на подходах к Азову разбили отряд полковника конной службы Васильева. Взяли три полевых орудия и почти шестьсот пленных. И у нас и у противника убитых почти нет. Сам Васильев, с десятком казаков удрал в Азов. Полковник Скоропадский спрашивает, что делать с пленными?
– Передай полковнику, что от лица всего Войска Донского я поздравляю его с победой, и скажи, что пленные нужны в Черкасске.
– Письмо будет?
– Да, - отец кивнул мне.
– Никифор, пиши.
Снова работа. Под диктовку отца написал письмо. Оно было запечатано в конверт под войсковой печатью, и реестровый казак отбыл к Азову. Затем, написание новых посланий, в основном, к атаманам тех станиц, где скопилось наибольшее число пришлых, которые стянулись на Дон погулять, а не воевать.
Так проходит пара часов, рука уже плохо слушается, и не все буквицы выводятся так, как им положено. Видя это, отец прекращает диктовку, и мы с ним направились к порубу, где сейчас находились пьяные буяны.
Местная тюрьма рядом. Входим внутрь. На полу сидят уже немного протрезвевшие питухи, десятка полтора мужиков, самого разного возраста и достатка. В основном, конечно, все они полная рвань, которая пропилась до последней степени, но есть и такие, кто выглядит вполне прилично.
Кондрат быстро нашел того, кто предлагал его изрубить, дал знак своим казакам и те подтянули рябого питуха поближе.
– Ты кто таков?
– спросил его батя, возвышаясь над дерзким пьянчужкой.
– Дык, это, - угодливо залебезил тот, - Алексашка Горбач, беглый холоп бояр Апраксиных. Прибежал на Дон волю искать, да загулял немного. Извиняй, атаман-батюшка, не признал тебя, милостивец.
– Как давно на Дону?
– Четвертую неделю только.
– Почему сразу в войско не записался?
– Я об этом узнал, только когда Максимова казнили.
– Оружие, где добыл?
– Дворянчика со слугами, под Воронежем подрезали, вот и разжились огненным
– Кто с тобой был, друзья тебе?
– Вместе бежали.
– Если вас отпустим, что сделаете?
– Сразу в войско запишемся. Слышали, что за городом атаман Павлов пеший полк формирует, так мы сразу к нему.
– Следующего давайте, - кивнул атаман казакам.
Вопросы всем пьянчужкам Кондрат задавал одни и те же, и ответы были стандартными. Пришел за волей, загулял, отпустите, буду воевать. Тем временем, пока шел этот не то допрос, не то опрос, из разных кабаков города привели еще человек двадцать. Эти от алкоголя еще не отошли, от них шел злой сивушный перегар и, посмотрев на лица тех, кто уже протрезвел, и говорил с Булавиным, я увидел, что глаза их поблескивают, а носы жадно принюхиваются к перегару. Нет, таких людей (а может быть, скотов, потерявших все человеческое) исправить сложно, скорее всего, даже невозможно.
– Пойдем Никифор, - на плечо мне опустилась рука отца, который уже узнал все, что хотел.
Вышли на площадь, вдохнули полной грудью чистый воздух и батя спросил:
– Что думаешь, насчет этой голытьбы?
Серьезный вопрос, просто так на него и не ответишь. Но при этом мне вспомнился слоган, который Богданов слышал в далеком детстве: "Мы на горе всем буржуям - мировой пожар раздуем!". Как ни посмотри на ситуацию, а нам такие раздуватели пожаров, которые кроме как бухать и на дармовщинку разговляться ничего не умеют, не нужны. Ответил, как думал:
– Они воевать не станут, только если из-под палки. Рабы.
– Ты уверен?
– Да. А чтобы сомнений не было, сам этих питухов проверь. Выпусти их завтра из поруба, и пусть лоскутовцы за ними присмотрят. Сейчас в порубе тридцать пять человек, и если хотя бы пятеро из них до Павлова дойдут, то это и много.
– А с остальными что будет?
– Кабаки закроют, значит, по окрестным городкам и станицам разойдутся. Будут пить, пока последнее не пропьют, потом воровать и грабить станут, и им без разницы, у кого и что тянуть. Но самое плохое, что они могут собраться в отряды и начнут требовать раздела войсковой казны.
Отец нахмурился, зло ощерился, как дикий зверь, но быстро себя унял и сказал:
– Ладно, иди к Лоскуту, может быть, еще тебе какую работу найдет, а мне одному побыть нужно, подумать, да со священниками нашими, - Кондрат кивнул на церковь, - не договорил, а надо бы.
Россия. Воронеж. 26.09-04.10.1707.
Воронежского воеводу Степана Андреевича Колычева, пожилого грузного человека в мешковатом темном сюртуке, нелепых белых панталонах и растрепавшемся парике, терзали сомнения. С Дона поступали слишком противоречивые вести, много прознатчиков и торговых людей к нему приходило каждый день, но все они говорили о разном, и кому верить он не знал.