Бульдоги под ковром
Шрифт:
Итак – считаем доказанным переворот, недавний и, безусловно, антикоммунистический. Да вдобавок и бескровный, пожалуй. Никаких следов уличных боев или чего-то подобного, та же военная форма на офицерах, тот же общий облик прохожих… Но! Меня ведь хорошо учили истмату – необходимо прежде всего выяснить: каковы движущие силы этого переворота, какова в нем роль масс, что за партия еще более нового типа свергла власть предыдущей? Ничего подобного не было в этой стране, когда я ее покинул, и не могло за минувшие семь лет откуда-то беспричинно взяться. Разве что диссиденты? Ну, это несерьезно, по долгу службы я знал о них достаточно…
Повинуясь естественному
Напротив ГУМа, справа, возвышалась новенькая деревянная часовня, перед ней прозрачный плексигласовый ящик с кучей денег внутри – «Пожертвования на восстановление храма Казанской Божьей Матери». Это как бы нормально, в логике ситуации. А вот прямо – картина уже абсолютно кафкианская! Мавзолей, надпись «Ленин» где положено, почетный караул в гэбэшной форме и с неизменными «СКС» у ноги – и все это осеняется тем же трехцветным флагом на куполе Верховного Совета. Бред, между нами говоря!
Часы на башне показывали двадцать минут десятого. Не поздно еще. Я поставил свои часы по кремлевским. В запасе у нас с Ириной чистых полсуток без какой-то мелочи.
– А вот давай, Ир, сходим сейчас к тебе, на Рождественский, поглядим, что и как? Или по телефону обзвоним друзей и знакомых…
– Ой, Андрей, не надо лучше. Мне и так жутковато. Но сейчас мы с тобой вроде как посторонние здесь, и мир этот словно бы призрачный. Я понимаю, что ерунду говорю, но вдруг – стоит нам себя в нем как-нибудь проявить, и мы уже включимся в него и не вырвемся…
Самое смешное, что я сразу ее понял, примерно такое чувство и во мне шевелилось. То есть – пока я в это не верю – я здесь ни при чем, а вот если поверю… Одним словом, «Я твоего имени не называл…»
– Ну а если по науке? – спросил я. – В принципе возможно что-то подобное, фиксация псевдореальности в результате нашего в нее включения? Алексей вон в шестьдесят шестом что хотел, то и делал, а ничего не произошло…
– Если не считать попадания в развилку, из которой вы с Олегом еле меня вытащили… А честно сказать – ничего я теперь не знаю и не понимаю. Слишком много произошло такого, что в рамки известных мне теорий не укладывается совершенно. Я ж ведь далеко не хронофизик по образованию, и о форзейлях до встречи с Антоном ничего не знала. Лучше всего нам с тобой поскорее возвращаться в Столешников и изо всех сил надеяться, что Олег нас сумеет отсюда вытащить.
– Успеем, – сказал я с положенной мне по роли и должности беззаботной лихостью, – в Олега я верю, как и в то, что, если мы пойдем и посидим пару часов в ресторанчике попроще, ничего страшного не произойдет. В «Будапешт» и «Метрополь» в моем одеянии, конечно, не пустят, да нам туда и необязательно. Общедоступное же заведение – незаменимое место для сбора информации…
– Не слишком мне это нравится… Ты, кстати, уверен, что деньги наши здесь подойдут? Может, тут теперь какие-нибудь «катеринки» в ходу?
– Обижаешь! – ответил я гордо. – Думаешь, не проверил? Там, в часовне, в ящике для пожертвований, самые что ни на есть наши.
– Ну, пойдем, если рюмка водки с прокисшим салатом так тебя привлекает…
Возвращаясь по Никольской, работающих газетных киосков или
Вновь выйдя к площади Дзержинского, мы спустились в подземный переход. Вот тут и увидели… В душной, туманной полумгле толпились сотни людей. И практически каждый чем-то торговал: с рук, с лотков, с расстеленных на грязном полу листов картона. И вид у них был не только не московский, но как бы и не русский вообще. Скорее уж на черный рынок в Манагуа все походило… Продавали польскую косметику, жевательную резинку, бижутерию, примитивной работы игрушки, сигареты со всех концов света и книги. Массу книг! Вот такого я и в странах Перешейка не видел. Море фантастики, детективов, порнографии самого низкого пошиба. Но и приличных, в том числе безусловно антисоветских, книг сколько угодно. Трудно было оторваться, и застрял бы я там надолго, если б Ирина, отчего-то напуганная этим торжищем больше, чем всем остальным, не потянула меня за руку, словно собаку за поводок от очередного столба…
Но возле лотка с газетами я все же затормозил. Снова масса порнухи, от известных «Плейбоев» и «Пентхаусов» до аналогичных отечественных: «Андрей», «Он», «Она», «Попка по имени Оля» с означенной частью тела на всю обложку. Вдобавок имели место издания всевозможных «сексуальных меньшинств» (новый для меня термин), равно как и отчетливо профашистские малоформатные газетенки. О такой свободе мы не мечтали в самых отчаянных застольных трепах. Но и нормальные газеты тоже были, и я нахватал их с десяток, от привычной «Литературки» и «Московских новостей» до явно монархического «Русского воскресения».
Предвкушая, как я их буду читать и все наконец пойму, влекомый настойчивой и раздраженной Ириной, я вышел на поверхность.
Сумбура в мыслях еще прибавилось, но и исследовательского азарта – тоже. Классические схемы истмата трещали вполне и по швам.
За каких-то семь лет несокрушимый оплот коммунизма, страна с двадцатимиллионной партией, могучей армией и немыслимой силы Комитетом превратилась… Не знаю даже, как и назвать. Но, с другой стороны, попади нормальный, либеральный интеллигент из лета тринадцатого года в конец двадцатого… Затрудняюсь сказать, что бы он подумал!
Поднявшись по темной улице Дзержинского к Сретенке, я вновь предложил заглянуть на Рождественский, а вдруг там как раз мы с ней время проводим – ну те мы, что из этой реальности (она с еще большим суеверным страхом отказалась наотрез), миновав вереницу полуразрушенных домов, мы вышли к Колхозной. Ни в одно из ранее известных мне по этому маршруту заведений мы не попали. Или они прекратили существование вообще, или функционировали в каком-то ином режиме. Но зато смогли убедиться, что за исключением уже упоминавшихся и еще некоторых не совсем понятных «чужеземцу» деталей, в том числе – чрезмерной грязи и неухоженности, которые буквально лезли в глаза человеку, помнящему недавнюю Олимпиаду и фестиваль, – так вот за исключением всего этого жизнь в городе протекала довольно нормально. Потоками неслись машины, горели неоном знакомые и незнакомые рекламы, бежали по своим делам обычные люди. Ничего похожего на послереволюционную разруху, как, впрочем, и следов долженствующего наступить после «освобождения» изобилия не заметно было.