Бульдожья схватка
Шрифт:
— Ваши пиявки, — с радушно-капризной миной прокомментировала хозяйка. — С пылу, с жару, час назад еще кровопийствовали…
— Правильно, э, — густым басом прогудел необъятный кавказский человек Самвел, ловко ставя рядом со сковородкой соусник. — Хорошее кушанье, для мужчин полезное, Николаевна…
И с достоинством удалился к шашлыкам. Петр, внутренне содрогнувшись, присмотрелся к жареным кровопийцам, не решаясь ткнуть в ближайшую вилкой. Соседи по столу поглядывали равнодушно — у парочки из них на тарелках красовалось то же самое и один уже жевал с видимым удовольствием.
Хозяйка подняла бровь:
— Павел Иванович, что вы так странно смотрите на ваше любимое яство? Честное слово,
«Предупреждать надо, — сердито подумал он, имея в виду, конечно же, Пашку. — Гурман, тоже мне». Собрав всю силу воли, опрокинул в рот рюмочку коньяку, осторожно насадил на вилку ближайшую пиявку, поднес ко рту и, мысленно охнув, откусил половину. К его облегчению, на вкус пиявка оказалась не столь уж и омерзительной, вполне приемлемой, желудок вовсе не проявлял желания вывернуться наизнанку. Прожевал остальное, прислушался к ощущениям — ну что же, хорошо пошла… Отважился сжевать вторую, а там и третью, с радостью констатировав, что соседи не обращают на него внимания, словно он мирно рубает пельмени в дешевой забегаловке. К тому же появилась еще одна опоздавшая парочка — мужчина лет пятидесяти с первой сединой на висках и ослепительная блондинка лет двадцати, державшаяся с уверенностью и непринужденностью законной супруги. Все дамы здесь, впрочем, были законными супругами — пикничок из разряда совершенно светских…
«Данил Петрович Черский, — машинально отметил Петр. — Насчет него тоже имеются прямые и недвусмысленные инструкции».
— Плохо ты что-то своих кровопийц наворачиваешь, — тихонько сказала Катя, покосившись не без лукавства. — Обычно за уши не оттащишь…
— Смакую, — ответил он, покорно нацеливаясь вилкой на следующую, чтобы не выходить из образа. Ну, могло быть хуже. Могли оказаться любимым Пашкиным лакомством какие-нибудь тухлые яйца по-китайски или собачатина по-корейски…
Уминая пиявок, он украдкой рассматривал субъектов, которых предстояло легонько обработать. Карсавин, отвечавший в области за природные ресурсы, оказался ровесником Петра, этаким местным изданием английского джентльмена — в строгой тропке, при золотых очках и жемчужине в галстучной булавке. Рыжов, из «Шантарского кредита», выглядел не в пример более плебейски — располневший мужик лет шестидесяти, компенсировавший обширнейшую лысину густыми запорожскими усами. Костюм на нем сидел, как на корове седло, сразу чувствовалось, что ему гораздо больше пришелся бы по вкусу и наряд попроще, и застолье без лишних затей, с водочкой и неразрезанными крупными огурцами. Зато его супружница, рыхлая бабища, на вид немногим младше супруга, но раза в два его габаритное, морщинами напоминавшая шарпея, изо всех сил старалась показать себя светской львицей: без умолку, перебивая всех, кого только удавалось, трещала о своей коллекции фарфора — конечно же, громадной, конечно же, невероятно антикварной. Банкир косился на супругу страдальчески, но прервать поток красноречия не осмеливался с выдержкой старого, законченного подкаблучника.
Потом подали шашлыки. Потом их ели. Потом пили чай с коньячком и коньячок без чая. Светскую, в общем-то, заурядную болтовню Петр воспринимал вполуха, ухитряясь время от времени встревать с уместными репликами-междометиями. Дожидался подходящего момента. Таковой настал, когда немного отяжелевшие гости стали разбредаться от стола. Петр подметил, что Карсавин с Рыжовым временами так и щупают его пытливыми взглядами. Юная блондинка Лара, громко посетовав на вялость и чурбаноподобность кавалеров, заставила вездесущего Сам вела включить магнитофон на веранде, утащила туда Катю, самого молодого из присутствующих мужиков и они там принялись беззаботно отплясывать втроем.
Не теряя времени, Петр подошел к Черскому, оказавшемуся в одиночестве на уголке стола, присел рядом на тяжеленный стул:
— Данила Петрович…
— Да? — равнодушно отозвался Черский.
— Вы так и не дали окончательного ответа по поводу проекта. В конце-то концов он не требует непременного присутствия вашего «Интеркрайта», но двери открыты для всех желающих… — и сделал выжидательную паузу.
Не шевелясь и не меняя позы, Черский лениво протянул:
— Дражайший мой Павел Иванович, вы помните старый анекдот на тему о том, что есть демократия?
— Ну… — на миг растерялся Петр.
— Правда не помните? Демократия — это когда человека посылают к, в, и на, а он волен идти куда захочет…
Поза, интонация, усмешка — все это, вместе взятое, неопровержимо свидетельствовало, что ни о каких шутках и речи нет. Открытое, прямое оскорбление. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы это понять.
Петру кровь бросилась в лицо, но он сдержался, пожал плечами:
— Была бы честь предложена, а от убытка бог избавил…
— Была бы честь, была бы честь, была бы честь… — на манер известных гардемаринов негромко пропел Черский, ухмыляясь, все так же глядя в сторону с холодным презрением аристократа, в упор не замечавшего выскочку-нувориша.
Чтобы не нарываться далее на совершенно непонятные сложности, Петр снова пожал плечами, повернулся спиной и отошел. О такой реакции Пашка его не предупреждал. Похоже, пробежал меж ними целый табунок черных кошек…
На веранде танцевали. Петр постоял, все с той же щемящей тоской глядя, как взлетают Катины распущенные волосы, как она, став совсем юной и невероятно красивой, раскованно и грациозно отплясывает в такт музыке, словно колышется на легком ветерке пламя костра. «Пропал ты, подполковник, — подумал он с волнующей обреченностью, — совсем пропал».
— Павел Иванович?
Он нехотя обернулся. Точно, оба зверя выбежали на ловца…
— Ну пойдем, побеседуем, соколы мои… — сказал он, с сожалением отворачиваясь от веранды.
Огляделся в поисках подходящего местечка, направился к дальней беседке у забора из проволочной сетки, ажурному сооруженьицу из тонких досок, опять-таки в стиле древнерусских теремов. Оба покорно тащились за ним, однажды показалось даже, что Рыжов тяжко вздохнул.
Петр первым уселся прямо на краешек квадратного низкого стола, занимавшего всю середину беседки. Вытащил сигареты, с расстановкой выпустил дым, оглядел их, выжидательно взиравших. «Поциничнее, понапористее, — наставлял вчера Пашка. — Чтобы ни тени сомнения не зародилось у ореликов, чтобы чувствовали себя, как глупенькая семиклассница, когда ее физрук недвусмысленно притиснет к стеночке…»
— Ну что. друзья мои, — сказал Петр. — Близится великий день?
Оба почти синхронно закивали в том смысле, что да, близится, Петру в их взорах почудилась прямо-таки собачья преданность. «А ведь Пашка, похоже, держит этих бобров в кулаке, — подумал он не без гордости. — Ишь, как уставились, а ведь не пацаны, не дешевые столоначальники».
— В общем, хочу верить, что могу полностью на вас полагаться, соколы мои,
— произнес он не без металла в голосе. — Прав я, хочется думать?
Рыжов торопливо закивал. Вальяжный Карсавин пожал плечами:
— Какой может быть разговор, Павел Иванович? — и несколько вымученно усмехнулся: — Неужели вы сомневались?
— Ну, я не сомневался… — сказал Петр. — Просто в последнее время по Шантарску бродят разные идиотские слухи — Савельев-де здорово треснулся башкой об асфальт, сдал и пришел в постыдную слабость… Могу вас заверить, соколы, что ничего подобного нет. И башкой об асфальт не трескался, и, что гораздо более важно, прежней хватки ни в коем случае не утратил…