Булгаков и Маргарита, или История несчастной любви Мастера
Шрифт:
Впрочем, о ратных подвигах Владимира Николаевича узнать ничего не удалось. Но есть информация о подвигах совсем иного рода. В батарее лейб-гвардии Конной артиллерии, которой командовал полковник Хлебников, служил некий подпоручик Эраст Квитницкий. С отличием окончив Пажеский корпус и две военные академии, он успешно применял полученные знания на службе. И вот, вопреки мнению коллег-офицеров, он получает чин штабс-капитана, минуя чин поручика. Как это так? Такого «произвола» его сослуживцы не могли стерпеть. Начались козни и интриги. В итоге Квитницкий был вынужден перевестись в другую часть, из Петербурга он уехал в Варшаву, однако
Тут уж штабс-капитан не сумел стерпеть. Доведенный до отчаяния, он вызвал своих хулителей на дуэль, но, получив отказ, не нашел ничего лучшего, как полоснуть саблей главного обидчика — полковника Хлебникова, командира батареи. Был суд. И было последнее слово подсудимого, которое своей искренностью потрясло присутствовавших на суде и вызвало овацию в зале:
«За то, что любил свой род оружия, я подвергался, в течение четырех лет, нравственным истязаниям; у меня отняли здоровье, едва ли не отняли жизнь и даже вещь дороже жизни — честь. Если закон предоставляет человеку право защищать свою жизнь, то, спрашивается, может ли он отнимать у него право защищать свою честь? Я был поставлен в положение человека, которому оставалось одно из двух: или позорно сдаться, или защищаться. Я избрал последнее…»
И тем не менее приговор был достаточно суров — штабс-капитана Квитницкого разжаловали в рядовые и отправили в ссылку, в Туркестан, ну а полковника Хлебникова отставили от службы. Впрочем, вскоре все вернулось на круги своя — Квитницкий был прощен. Со временем оба главных участника скандала дослужились до чина генерала.
Но возвратимся к рассказу о Кузьме Терентьевиче. Меценатство купца имело и еще одно важное направление — он занимался коллекционированием икон и новой русской живописи, чем заслужил немало добрых слов от ценителей искусства.
«Если бы не Третьяков и Солдатёнков, то русским художникам некому было и продать свои картины: хоть в Неву их бросай».
Эти слова малоизвестного художника Риццони — лучшая благодарность нежданному спасителю. Впрочем, есть свидетельства, что богатый меценат получил звание действительного члена Императорской академии художеств, ни разу за свою жизнь не прикоснувшись к краскам и кистям. Ну, если так, тогда совсем другое дело…
Схожие чувства испытывал и Константин Бальмонт — правда, не к самому Солдатёнкову, а к другому благодетелю, однако и Кузьме Терентьевичу пара добрых слов досталась:
«Он поистине спас меня от голода и, как отец сыну, бросил верный мост, выхлопотал для меня у К.Т. Солдатёнкова заказ перевести „Историю скандинавской литературы“ Горна-Швейцера и, несколько позднее, двухтомник „История итальянской литературы“ Гаспари».
Но вот среди людей искусства нашелся человек, который относительно Солдатёнкова был иного мнения — это Алексей Боголюбов, в своих «Записках моряка-художника» написавший следующее:
«Сюда приехал со своею картиною из Рима Александр Андреевич Иванов. Знаю по рассказам, что много тревоги перенес этот знаменитый человек и всяких невзгод. Виною была все-таки его бесхарактерность и неопытность в жизни. Друг его Солдатёнков, купец и кулак, постоянно его сбивал с толку в переговорах с Двором о
Можно предположить, что безвестному художнику от Солдатёнкова так ничего и не перепало, отсюда и не столь благожелательная характеристика.
Со временем у Кузьмы Терентьевича возникло намерение жениться, и непременно на иностранке — если дворянство не дают, хотя бы так выделиться среди торговой братии. Однако купец-старовер не мог венчаться с католичкой. Так вот и получилось, что прожил он в гражданском браке с француженкой Клеманс Дюпюи, а сын их оказался незаконнорожденным и потому стал называться — Барышев Иван Ильич.
И все же авторитет в торговой среде, даже женитьба на иностранке не принесли полного удовлетворения купцу. Как водится, Кузьма Терентьевич в своих мечтах прославиться немалые надежды возлагал на сына. Но, убедившись, что в торговых делах от Ивана проку нет, богатый купец пожелал, чтобы сын стал знаменитым литератором. В том и поддерживал его чем мог. Писал Иван под аппетитным псевдонимом Мясницкий, который происхождением своим был обязан улице, где располагался дом отца. Увы, юмористические стишки и короткие рассказы, составившие несколько сборников, спектакли по его комедиям на сцене известного Театра Корша никак не соответствовали славе Льва Толстого или Чехова.
Не удалось сделать из сына великого писателя — ну так и что? Купец не унывал и занялся книгоиздательством. А началось с того, что к нему пришел сын знаменитого актера Михаила Щепкина и предложил учредить книгоиздательскую фирму. Идея Кузьме Терентьевичу понравилась, да еще как! Теперь ему позволено будет называться издателем и просветителем. И вот вскоре на свет явилось «Товарищество книгоиздания К. Солдатёнкова и Н. Щепкина». Издательство арендовало помещение в доме купца Лухманова на Большой Лубянке, там же открыли и книжный магазин.
С издательством Солдатёнкова сотрудничал уже упоминавшийся мной князь Сергей Николаевич Трубецкой. Вот что в июне 1902 года он писал брату своему Евгению:
«Милый Женя! Что ты скажешь хорошенького? Я ничего особенно хорошенького не скажу, да и особенно плохого тоже. Живу потихоньку и треплюсь из Меньшова в Москву. Дома перевожу Платона и пишу к нему рассуждения».
Княжна Ольга Трубецкая в своих воспоминаниях поясняет:
«Перевод „Творений Платона“ был начат B.C. Соловьевым, которому смерть помешала его закончить. По просьбе К.Т. Солдатёнкова С.Н. вместе с М.С. Соловьевым (братом покойного B.C.) взялись закончить этот труд».
Как-то не вяжется одно с другим, ведь к 1902 году Солдатёнков уже умер. Единственное объяснение в том, что работа над переводом изрядно затянулась и продолжалась не один год.
Среди книг, изданных стараниями Солдатёнкова, — «Отцы и дети» Ивана Тургенева, «История России» Сергея Соловьева, «История всемирной торговли» в переводе с немецкого, сочинения Виссариона Белинского и многие другие, в частности, упомянутые Константином Бальмонтом и Ольгой Трубецкой. Впрочем, в своих дневниковых записях Антон Чехов выражает сомнения в наличии художественного вкуса у издателя: «15 февр. Блины у Солдатёнкова. Были только я и Гольцев. Много хороших картин, но почти все они дурно повешены».