Бумажные кости
Шрифт:
– Вставай, ты – жирный самовлюбленный бурдюк!
В голосе прозвучала такая сила, что Фласка подбросило. Планкет в порыве ярости шагнул к певцу и ухватил того за галстук-бабочку. Глядя снизу вверх в широкое растерянное лицо, механик заговорил. И с каждым словом Фласк краснел все больше, наливался соком, как помидор.
– ...сейчас! – закончил Планкет. – Живо, я сказал!
Фласк молча побрел к стене и взялся за рукоять лебедки. Заскрипели тросы, опуская скелет кита на пол. Тугие ребра глухо стукнули о мрамор – точно рядом с заготовленным черепом. Левиафану предстояла пересадка головы, как бы глупо это не звучало.
– Хорошо, – сказал Планкет.
Глава XXIX.
«Грандиозный триумф Шаляпина! Браво! Брависсимо!»
Гибкий Шульц вышел из театра с блестящими от слез глазами. Великий артист, великий. Бенедикта Шульца немногое в жизни могло поразить или удивить, но сейчас он чувствовал себя обновленным. Стоило многие годы быть покровителем искусств, вкладываться в упрямцев-артистов, жертвовать временем и силами, чтобы наконец увидеть такое – триумф оперы. Нет, Бенедикт Шульц не злится на Шаляпина. Гению многое позволено, а господин Шаляпин – гений. Поэтому Бенедикт Шульц аплодировал со всеми – стоя, как последний из зрителей. И он даже не станет наказывать клакеров, не выполнивших приказ. Бенедикт Шульц знает, почему. Истинное искусство творит чудеса, надо же. Не видел бы сам, не поверил.
Из темноты вынырнули двое – в серых пальто, широкие, как портовые бакены.
– Где Крокус? – спросил Шульц. Ах, да, он же послал его навестить должников в Музей...
– Кэп, Крокус еще не вернулся, – сказал телохранитель. Соображение как у обезьяны, но человек верный. – Что с вами, кэп, вы плачете?
Шульц отмахнулся. Этих слез он не стыдился, как не стыдился плакать на могиле отца. Это священная влага. Голос! Какой голос!
– Простите, кэп, – телохранитель смутился.
До сих пор нет Крокуса? Шульц помедлил. Мысль была неожиданной. Впрочем, почему нет? Лично съездить в Музей, посмотреть, в чем там дело. Жаль терять такую ночь. Может быть, даже поработать – как в старое доброе время. «Никогда не поручай другому то, что должен сделать сам», говорил Шульц-старший, выкручивая пальцы очередному должнику. Отец тогда ходил сборщиком долгов и взял сына с собой. Маленький Бенедикт многому научился в тот день. «Чтобы дело было сделано хорошо, сделай его лично». Шульц-старший не бросал слов на ветер. По крайней мере, не подкрепив каждое слово чем-нибудь весомым – вроде кулака, а еще лучше – кастета.
Крокус, наверное, опять увлекся, подумал Шульц с некоторым раскаянием. Зря я его послал. Не понимает он искусства, чокнутый черномазый...
В это же время еще один человек решил заглянуть в Музей. У главного входа ему почудилась знакомая тележка. По-юношески гибкий и ловкий, он взобрался на забор, напряг молодые глаза. Нет, не почудилось. Она самая.
Вообще, Халлек был зол. На тележку, по большому счету, ему было наплевать, но грязные похитители влезли в его личную жизнь. Он видел, какие взгляды бросала Уллика Годси на младшего Люблена, этого прыщавого Курха. Конечно, – с их-то тележкой все в порядке... У них не было противных розовых китов. Подобного юноша простить не мог.
Наша тележка, злорадно подумал Халлек Гарби, вот папа-то обрадуется. А Уллика пусть кусает локти.
Глава XXX. Зоологический зал
Планкет выпрямил натруженную спину и огляделся: зал сиял чистотой. Загадочно поблескивали колбы с морскими гадами, скелеты крупных копытных в удивлении выставили безглазые морды; в дальних углах, там, куда не доставал свет ламп, вопросительными знаками застыли чучела экзотических птиц.
Планкет почувствовал прилив усталой гордости. Они это сделали! Даже обломки фальшивого черепа убраны – Фласк постарался. Уже один этот факт достоин занесения в анналы Кетополиса.
Планкет
Дело за малым. Планкет шагнул к медведю и потянул за рычажок на подставке. Секунду ничего не происходило.
Внезапно чучело дернулось. Раз, другой – сердце Планкета упало. И вдруг, с едва слышным «чик-чик-чик» механизмов, медведь поднялся на дыбы, вскинул лапы с коричневыми обоманными когтями. Раскрыл пасть и беззвучно взревел. У Планкета мурашки пробежали по спине. Получилось! Зверь выглядел живым и по-хорошему страшным.
– Рад за вас, друг мой, – сказал Фласк за спиной механика.
Планкет повернулся. Певец зевал, широко раскрыв рот. Казалось, в чудовищной пещере его глотки рождается эхо. Стул смотрителя под Фласком надсадно поскрипывал, держась из последних сил.
– Браво, Планкет! Хорошая работа, – раздался еще один голос. Фласк поперхнулся, взмахнул руками; не удержал равновесия.
– Господин Шульц? – прохрипел певец, лежа на полу.
– А ты ждал кого-то еще, Сайрус? – Гибкий Шульц улыбнулся. – Поднимите его, джентельмены, будьте так добры. Мне кажется, моему дорогому другу Фласку сейчас, как никогда, нужна ваша помощь.
«Да, кэп», – нестройно пробурчали два близнеца в серых пальто. Фласк съежился в тщетной попытке стать невидимым. А еще через мгновение битой тушей повис между громилами.
– Посадите его, господа. Будьте добры, – Шульц был сама учтивость, и от этого кровь стыла в жилах. Зловещая насмешливая манера Гибкого пугала до полусмерти.
– Лицо твое черно, но кровь твоя красна... – разнесся по залам высокий, надтреснутый, словно бы стеклянный голос. – ...КРАСНА!
– Что за черт? – Шульц покрутил головой.
«Серые» полезли в карманы пальто, в руке одного блеснул короткоствольный револьвер – Планкет зажмурился. Нервы были на пределе.
В следующее мгновение механик услышал грохот выстрела, и темноту под веками разорвала желтая вспышка. Затем началось жуткое: звук удара, вскрик, металлический скрежет, еще удар и через паузу – звуки падения: раз и два.
Убедившись, что еще жив, Планкет приоткрыл правый глаз.
Перед компаньонами возвышался огромный человек; белки его глаз казались огнями Святого Эльма. Твидовое пальто покрывали пятна гипсовой пыли. Человек смотрел на Планкета, опустив руки вдоль тела. Серые громилы резиновыми куклами раскинулись на полу. Рядом Шульц хватал ртом воздух.
На мгновение мелькнула нелепая мысль, что это вернулся добровольный помощник. Вернулся, пришел в самый ответственный момент, чтобы их спасти… Затем Планкет снова посмотрел на визитера. Изуродованное лицо, темная кожа и белая пыль. Черно-белый человек. Человек из немого синематографа…
Это был Крокус. Живой.
Планкет, издав крик раненой чайки, бросился бежать.
Глава XXXI. Монтаж аттракционов
Стрекот светографического проектора. Луч бьет над головами зрителей и дробится по белому экрану на черные фигурки, занятые чем-то очень важным. Суетливые. Дерганые. Чудесная все-таки штука синема – свет переходит в свою противоположность, в тень. Тень превращается в деревья, в дома, в едущие автомобили, в набегающую волну, в утренние туманы над морем. В короткие черные пальто. В роскошные платья с блестками. В тонкие руки с перстнями. В лица. Особенно в лица. Волшебство, не иначе.