Бумажный колокольчик
Шрифт:
— И огонь добыл Авраам! Вот кто бы ни пропал, окажись в первобытном обществе, — подумал я о брате с гордостью, согревая озябшие пальцы над костром. Внутри конечно сердце моё дрожало, опасаясь сорваться в жуткую бездну осознания. Сердце моё готово было разорваться при виде, окаменевших, изломанных тел, озаряемых слабыми, пляшущими языками огня. Люди застыли, как будто не успев закончить жуткий, предсмертный танец. Наверное, кто-то из них был ещё жив, или может, так только казалось, но я и Авраам одного за другим втаскивали их в сарай. На этом настаивал брат. И вдруг я понял необходимость происходящего, вспомнив о бродячих сворах собак, иногда круживших у окрестных деревень. Они уж точно, не побоялись бы обглодать лица и вспороть острыми клыками едва остывшие животы мертвецов, ведомые разбуженными дикими, инстинктами и первородным голодом. О таком я уже не раз слышал прежде. По-настоящему меня затрясло, когда мы добрались до малышки Михаль, получившей ранений, наверное, больше остальных. Всклокоченные, смоляные волосы её наполовину закрывали молоденькое личико, которое до самой смерти мне теперь не забыть. Открытый правый глаз остекленел, неподвижно уставившись в сторону бабушки Ализы, от которой внучку отделяло пару шагов. Наверное она хотела прикоснуться на прощание к бабушке, но так и не нашла сил подползти ближе. А бабуля. Она ведь оказалась жива в момент, когда мы нашли её. Захлебнувшись в слезах, я прижался к бабушке Ализе, а она лишь на мгновение коснулась холодной ладонью моей щеки, истратив для этого последние, угасающие силы. Тело моё отпрянуло в тщедушном испуге. Малодушие и страх украли у меня ускользающее мгновение прощания, а она тяжело выдохнула и ушла навсегда. Кулаки мои сжались, немея от напряжения. Я задыхался, переполненный яростью и обидой. Когда тела были сложены, оставив ведро с углями на земле, мы с Авраамом забрались по лестнице на широкие стеллажи, чтобы лечь под самой крышей среди плотно набитых тюков сена.
— Завтра будем хоронить, — негромко сказал Авраам, отвернувшись к стене. Мне снилось, а может только казалось что сниться, как на родные улицы среди домов односельчан внезапно хлынула рассвирепевшая, красная река, усыпанная углями багрового цвета. Постепенно сон превратился в явь. Треск обожжённых дверей и ставней становился невыносимо громким. А бушующая, раскаленная масса все быстрее заполняла пространство вокруг нас, переползая от пылающих тюков к брёвнам. Глаза резал едкий, густой дым.
— Авраам! — крикнул я, пытаясь преодолеть навалившийся приступ тошноты. Брат лежал чуть поодаль, не отвечая, а к его ногам уже подбирался всепоглощающий огонь. Я медленно полз к Аврааму, будто к рукам моим пристегнули пудовые гири. Лестницу, так же как и остальное пространство, вокруг нас объяли жёлто — оранжевые языки пламени. Иного способа как прыгать, чтобы оказаться на земле я не представлял. Над головой потянулись острые, горячие линии и размышлять времени не осталось совсем. Подсунув руки под левый бок Авраама, я столкнул его вниз. Пролетев около двух с половиной метров, он упал на одно из мёртвых тел. Послышался отчётливый хруст треснувших костей. Мне и самому стало жутко, представив, что брат не сможет двигаться и останется погребенным под раскалённым пепелищем, если я не смогу помочь ему. Я спрыгнул вслед за ним, ушибив правую ногу и плечо когда приземлился. Разум к моему удивлению, стал работать в это мгновение гораздо быстрее. Бесчисленные, тонкие соломинки и травяная пыль, кружившиеся в раскалённом воздухе над нами вспыхивали словно порох, превращая сарай в огненный ад.
— Айзек, здесь немного душновато — послышался тихий голос Авраама, — может, выйдем проветриться? В этом был весь мой брат. Упав с приличной высоты, он лежал под крышей пылающего здания, но пытался шутить. Мой дорогой Авраам, знал, что только так можно было сохранить надежду на спасение. Шутка оставалась его единственным оружием в роковую, гибельную минуту. Мне стало немного стыдно улыбаться, когда рядом находились те, кому больше никогда не придется этого делать. И всё же я не смог удержаться. К счастью Авраам ничего не сломал, когда упал на землю. Вскоре мы оказались снаружи, едва не сгорев среди горящих барьеров, образовавшихся из пылающих досок и прочего тлеющего мусора. За спиной хрустели падающие с крыши балки, шипели языки пламени. Я и Авраам, озаренные желтой, бушующей стеной сидели на безопасном расстоянии от пожара, у холодной лужи воды, образовавшейся после выпавшего недавно дождя. Огонь освободил нас от необходимости погребать тела, вместе с тем, казалось он тогда, отобрал последнее, что связывало нас с прошлым. Остаток ночи мы провели в холодном доме покойного соседа Валаама, где укрывались старыми, рваными одеялами. Мне не спалось. Думаю, Авраам чувствовал, что-то подобное. Он не показывал слёз, не жаловался, а только немного скрипел стиснутыми зубами, когда всё-таки уснул.
— Куда направимся, — спросил я Авраама, поднявшись с грязной постели с наступлением утра.
— Не мешало бы, и поесть, — ответил сонно брат, — думать будем позже. Мы проверили каждый угол дома, вывернули все мешочки. Еды не было. Тогда я предложил обойти другие дома с разных сторон улицы и встретиться уже здесь, с тем, что найдем. На том и сошлись. Поначалу я чувствовал себя вором, забираясь в жилища односельчан, даже понимая, что им больше нет дела до земных забот. Каждый двор и всякая дверь были хорошо знакомы мне. Внутри просторных, обезлюдевших комнат меня встречали перевернутые вверх дном изломанные вещи и глухая пустота. Кое-где сохранившиеся черно-белые фотографии, празднично одетых людей, висели на стенах, напоминая о минувших, спокойных днях. Вглядываясь в потускневшие, ломкие снимки, я не мог поверить, что война может с такой невероятной быстротой менять судьбы людей. Каких-то пять, шесть лет назад никто из них не стал бы, и слушать о чём-то подобном, так мы были уверены в светлом, безоблачном будущем. Поля у нашего села теперь долго останутся, не возделаны, зарастая высокой, сорной травой. Мост через маленькую речку искорку, некому будет чинить. Тишина на многие года будет здесь единственным, непокорённым властителем. Спустя час, я уже находился в доме Валаама, ожидая прихода брата.
— Ну что как успехи? — поинтересовался Авраам, появившись на пороге, когда миновала середина дня.
Я развернул клетчатую, запыленную рубаху, где лежали девять не крупных картофелин. У Авраама положение было немногим лучше. Пара зачерствелых горбушек и одна хилая морковь. Угли, оставшиеся от сгоревшего, деревянного сарая ещё тлели, и Авраам поместил под горстью раскаленных головешек нашу картошку. Запах печеных клубней сладко кружил голову, а внутренности живота скручивались от предвкушения. Очистив перочинным ножом картошку от угольно — чёрной шкурки, я на секунду представил как, будет чудесно откусить первый кусочек. Размочив в воде отвердевший хлеб, я и Авраам накинулись на еду. Его и моё лицо были черны от сажи, оставившей на руках и щеках бесформенные, грязные рисунки. Морковку брат отдал мне, сказав, что и так сыт. Внезапный удар пришёлся в макушку головы Авраама, и от неожиданности я подавился слюной. Не понимаю, как немцу удалось подкрасться бесшумно. Светлолицый солдатик лет двадцати с виду, с выглядывающими из-под серой каски пшеничными волосами, желал стать нашим палачом. Он быстро развернулся ко мне, и только чудом не сбил с ног. Его уверенность и решительность испугали меня. В мыслях я представил, сколько вооруженных подельников стоит за ним, где-то неподалёку. Чиркнув возле уха, винтовка врага скользнула за мою спину и, ударившись о землю, отлетела в сторону. Не рассчитав сил, немец кувыркнулся, оказавшись на земле. Секундой позже истощенные мускулы Авраама стянули железным обручем руки неприятеля.
— Бей его, — свирепо зашипел Авраам, — ну же! Мгновение я стоял, растеряно озираясь по сторонам. Звуки и действительность вдруг перестали существовать для меня. Не справившись, Авраам разжал захват, и немец вступил с ним в рукопашный бой. Они крутились на земле, не зная усталости, словно столкнувшиеся в последней, смертельной схватке паук и скорпион. Вскрикнув от боли, Авраам вцепился в горло врага, пока тот в свою очередь колотил его физиономию кулаками. Опомнившись, я рванул к ним, и мои ладони с ужасной силой стиснули лицо немца спереди. Нащупав его глаза, я, почувствовал слабое натяжение тонкой, прозрачной оболочки. В следующую секунду мои большие пальцы оказались внутри его головы. Теплая, склизкая жидкость брызнула из рваных, окровавленных глазниц, и враг заверещал. Адский, надрывный крик, пронзающий самую основу сердца, плескал из его искривленного болью рта. Удар винтовки закончил мучительную агонию неприятеля.
— Подлюга был уверен, что забьёт нас как свиней, без использования оружия, — усмехнулся брат, обнаружив в поясной сумке немца россыпь патронов для винтовки, — а ведь мог просто пристрелить. Голова моя по-прежнему кружилась, а ноги едва удерживали ослабевшее тело.
— Думаешь, он хоте…
Подожди! — перебил меня на полуслове Авраам, повернув голову в сторону поля, откуда послышался шум мощных двигателей и скрежетавших под ними стальных гусениц. Мы побежали к нашему дому, где через окно было хорошо видно происходящее.
— Это немецкие танки, — подтвердил мои опасения Авраам, плюнув на пол, — идут в нашу сторону.
— Дадим им глотнуть огня, — решительно произнес я, стиснув кулаки.
— Спрячься в подпол, — скомандовал Авраам, — нам нечем им противостоять, кроме жалкой винтовки. В ответ я только отрицательно покачал головой. Что-то металлическое появилось во взгляде брата, когда я вызывающе смотрел на него в то мгновение.
— Ладно, — изменив выражение лица, улыбнулся Авраам, распахнув объятия. И я направился навстречу спонтанному, братскому порыву, едва сдерживая слезы от накативших чувств. Кулак Авраама стремительный и тяжелый на долю секунды задержался перед моим лицом, после чего мир, сделав головокружительный оборот, превратился в немигающую, жёлтую точку.
— Мальчишка живой, — прозвучали слова рядом со мной, пробившись сквозь тёмную стену забытья. Веки мои заплывшие и посиневшие от удара, раскрылись лишь наполовину. Запах горького дыма, пропитал мою одежду и волосы, кажется, въевшись глубоко под кожу. Оказалось, брат всё-таки спрятал меня в подвале, а сам отстреливался до последнего патрона. Миновало его маленькое, скоротечное сражение, против большого врага, и Авраам в этот день остался навсегда молодым. Чуть позднее грозные пушки наших войск долго гремели на подступах к селу, оставив горящие руины на месте прежде живописных улиц. Поддерживая руку, один из красноармейцев помог мне присесть. Дома и боевые машины, изуродованные взрывами, ещё кое-где догорали, испуская к небу тонкие, закручивающиеся струйки дыма. Дом нашей семьи стал грудой остывших углей, где посередине пепелища стояла полуразрушенная, черная печь, а высоко над головой сияли ярко — золотистые лучи тёплого солнца, нежно согревая моё продрогшее тело.