Бумажный тигр (II. - "Форма")
Шрифт:
Лэйд нахмурился.
— Библия?
— Да, сэр.
— Я всегда говорил, многие беды в мире рождены этой книгой, — пробормотал он, — Куда как лучше было бы, прими мы все в качестве главного духовного догмата книженцию мистера Хиггса. С другой стороны, как знать… Подчас наше желание изничтожать и подчинять себе подобных так велико, что мы, пожалуй, учинили бы крестовые походы во славу печеной индейки и массовые казни еретиков, осмеливающихся готовить мясную подливку без розмарина. Потом случилась бы Реформация — и мы бы уже увлеченно резали шеи выродкам, которые неверно готовят гусиный паштет или кладут в заварной крем больше яиц, чем следует… Простите, я перебил вас. Что это были за люди, Уилл?
— Не знаю, сэр. Кажется, из «Ассоциации протестантов» Гордона. И поверьте, они собрались там не из-за свежей сдобы.
— К Ньюгейтской тюрьме?
— К ней самой.
— Уж не штурмовать ли? — желчно осведомился Лэйд, — Ну, уж ей-то не привыкать. Ньюгейт уже штурмовали как-то раз, еще при жизни моего деда. Какая-то там была мрачная история из-за «Акта о папистах [146] »… Что ж, приятно знать, что Лондон не сильно изменился за последний век…
146
«Акт о папистах» 1778-го года — акт английского правительства, который облегчал положение католиков в Британии и наделял их многочисленными социальными правами.
— Я слишком поздно сообразил, к чему идет, — Уилл медленно поднял с земли оборванные пуговицы и, подержав на ладони, сунул в карман, — Мне следовало сразу же броситься обратно в мастерскую. Там можно было укрыться — прочные замки, решетки… Там бы я был в безопасности. Тщетно. Я пытался сопротивляться, но едва не оказался на мостовой с раздробленными ребрами. Помню смрад человеческих тел, жар факелов, по-волчьи блестящие злобой глаза… Я попытался крикнуть мистеру Бесайеру и не успел. Меня уже тянуло прочь бурной человеческой рукой с миллионами рук и хриплых голосов. Эта река уцепила меня, влила меня в свое клокочущее нутро, подчинило общему течению, сделала своей частью. Тем вечером я растворился в ней без остатка, мистер Лайвстоун. Тысячи злых на весь мир Уиллов шли тем вечером к Олд-Бейли. Тысячи хмельных от злости и страха подмастерьев — требовать себе чего-то, сами не зная, чего, распаляя себя и издавая воинственные кличи…
— Славные традиции истинно британского бунта, — проворчал Лэйд, — Все по заведенного много лет назад порядку… Когда у Джона Буля заканчивается медь в карманах и пиво в кружке, он ищет ближайшего обидчика, чтоб размозжить ему лицо тяжелым кулаком, а следующим вечером вновь беззаботно щелкает картами за трактирным столом, ожидая, когда подадут закуску… Что было потом?
Уилл отвел взгляд.
— Не помню. Точнее, помню, но… словно бы кусками. Фрагментами. Много в картине того дня оказалось замазано черной краской и, видит Бог, мне бы не хотелось ее оттирать.
Мы шли… Нас нес человеческий поток — клокочущая и злая стихия, остервеневшая от осознания собственной силы. Мы топтали кого-то ногами. Иногда это были мешки с землей, которыми ирландцы из Мурфилда пытались забаррикадировать улицы. Иногда это было что-то мягкое, оставлявшее скользкую жирную мякоть на подошве. Помню, я выл от ужаса, пытаясь высвободиться, выкарабкаться, проложить себе дорогу прочь, а потом…
Уилл бездумно поднял кусок выкрошившегося из складской стены бетона, но не швырнул прочь, как ожидал Лэйд, а покрутил перед глазами, пристально вглядываясь, и безразлично уронил в лужу.
— Я уже говорил, у меня иногда случались видения. Когда я делал зарисовки в Вестминстерском аббатстве. Стоило прикрыть глаза, чтоб я вдруг начинал слышать голос камня, в полумраке возникали процессии апостолов с Иисусом во главе… Они шли и распевали гимны, отчего меня охватывал такой пароксизм блаженства, что дыхание спирало в груди, а из глаз сами собой катились слезы… Родители считали, всему виной чрезмерное юношеское воображение. Я не рассказывал им о других видениях. Тех, которые иногда приходили ко мне по ночам еще с детской поры. О страшных полуснах, во время которых ко мне являлись нечеловеческие существа. Плотоядные чудовища с полными пастями слипшихся от крови зубов. Мертвецы, покрытые холодной могильной пылью. Мертвые младенцы и разбухшие утопленники. Иногда мне приходилось красть у матери лауданум, чтоб приглушить эти кошмары. Еще, как ни странно, помогала Библия. Ее умиротворяющий тон возвращал мне спокойствие, охлаждал горячий лоб, вдыхал силы и терпение… Люди вокруг меня выкрикивали цитаты из Святого Писания, но в этот раз оно не успокаивало меня, напротив, каждое слово из Библии будто входило в мое тело раскаленным медным гвоздем. Толпа влекла меня вперед и…
Уилл всхлипнул. Глаза у него были сухими, даже сделались яснее прежнего, но из груди рвались сдерживаемые рыдания.
— Дальше, — приказал ему Лэйд, — Что было дальше?
— Я… Это было похоже на видение. Я словно нырнул в непроглядно черный водоем. Жарко, смрадно, кругом оскаленные лица и ледяные языки откуда-то взявшихся ножей. Факела трещат, роняя вокруг искры. Кто-то, насаженный на стальную ограду, воет в предсмертной агонии. Кричат поодаль солдаты. Звенит стекло. Я плыву в этой черной жиже, и вроде я уже не совсем я. Я чувствую, что скалюсь, чувствую, как меня тянет вперед, но это уже не толпа меня несет, это я сам стремлюсь, оскалив зубы, туда, где мелькают солдатские мундиры. Кто-то хватает меня за ногу, чтоб повалить, и я беззвучно втыкаю ему нож под ключицу. Откуда у меня взялся нож? Кто был тот человек? Я не помню. Вокруг все багровое и красное, то ли от дыма, то ли у меня темно перед глазами. Крики. Кто-то просит пощады. Какой-то человек в красном солдатском сукне держит меня за шею. Его ружье разряжено и валяется на мостовой. Я бью его ножом в живот. Два раза. Потом под подбородок. Все вокруг ревет и скрежещет. Мне дурно, в висках колотят паровые молоты, невыносимо хочется пить. Я…
— Дальше.
— Я пришел в себя на рассвете, — Уилл поднял на него неестественно спокойный взгляд, страшный взгляд живого мертвеца, — Истерзанный, покрытый чужой кровью. Ньюгейтская тюрьма, опаленная и пустая, лежала в руинах, на ее стене кто-то написал кровью «Ее величество король Толпа». На столбах болтались человекоподобные свертки, обернутые алым сукном королевской пехоты. Над Лондоном плыл черный дым — горели ирландские кварталы. Я не пошел в мастерскую к мистеру Бесайеру. Я не пошел домой на Броад-стрит. Одурманенный, шатающийся, точно отравленный пес, ничего не соображающий, я отправился в порт. И, пользуясь общей суматохой, пробрался на первый же попавшийся корабль. Спрятался в трюме и лишился чувств, на несколько дней впав в спасительное забытье. Вот таким был мой зов, мистер Лайвстоун. Новый Бангор призвал меня — не гравёра Уильяма, что так тщательно зарисовывал капительВестминстерского аббатства, лелея мечту сделаться гравёром и создать иллюстрации для «Божественной комедии» — безумного убийцу Уилла. Бегущего вслепую прочь, проклятого, обесчещенного и мертвого душой.
— Люди попадали сюда и более странными путями, — пробормотал Лэйд, — Но, спорить не буду, редко кто из них может похвастаться подобной историей.
— По иронии судьбы корабль направлялся в Австралию. Что ж, это направление меня вполне устраивало. Разве что я отправлялся туда без приговора суда и без каторжных клейм на лбу. Три недели я таился в трюме, питаясь украденными у матросов сухарями да дрянной водой. Но даже окончить пристойно плаванье мне было не суждено. Мою душу все это время словно резали тупыми ножами, я то и дело проваливался в воспоминания, перед глазами вновь мелькали незнакомые лица. Во сне я мочился от страха. Распоротые мундиры, рассыпавшиеся по мостовой пуговицы, размозженные головы… Это было что-то вроде горячки, какой-то гибельной мозговой лихорадки. В конце концов я не выдержал этой пытки. Моля море дать мне милосердную смерть, я выбрался ночью на палубу, ступил за борт и провалился в черную холодную воду. Помню, как мое дыхание растворялось в его соленых пузырях, помню плеск волн о лицо, помню…
Уилл замолчал. Вероятно, искал слова, но Лэйду показалась, что он видит душу Уилла — озябшую, со свечным огарком в руке, ищущую выход из каменного лабиринта.
Возможно, подумал он, эта душа блуждает там уже очень давно.
— Догадываюсь, что было дальше, — сухо заметил он.
Уилл улыбнулся. Самой странной улыбкой из всех, которые когда-либо приходилось видеть Лэйду.
— Да, мистер Лайвстоун. Очнулся я утром, прибитый к берегу. Правда, обнаружили меня не благородные дикари-полли, искатели жемчуга, как в каком-нибудь авантюрном романе, а рыбаки из Скрэпси, промышлявшие незаконным промыслом рыбы, но это уже, согласитесь, не имело никакого значения для моей судьбы. Я стал гостем Нового Бангора.