Бумер-2: Клетка для кота
Шрифт:
Он накинул петельку на запястье, засунул ступер под рукав крутки, притянув его к предплечью тоненькой резинкой, а нож сунул в потайной внутренний карман. Погасив фонарик, поднялся, встав лицом к углу, трижды перекрестился на невидимую в темноте бумажную иконку Смоленской Божьей матери, сунул ноги в обрезанные чуть выше щиколоток резиновые сапоги и вышел в коридор.
Через минуту Пыж оказался на хозяйственном дворе, прошел вдоль высокой поленицы дров и оказался на задах кухни – у длинного, вросшего в землю барака на фундаменте из силикатного кирпича. Тут нагородили разных пристроек: хлеборезку, комнату дежурного, комнату отдыха и еще черт знает что. Но Бурмистров мог найти дорогу в кромешной
Перед тем, как подняться на две ступеньки крыльца, он замер, осмотрелся по сторонам. Показалось, под чьим-то сапогом захрустел шлак, которым посыпаны дорожки возле кухни. Или это дождь льется с крыши? Вода, стекая по желобам, льется в бочку, стоящую на углу барака. Пыж выбрал ключ без бирки, вставил его в скважину врезного замка и, дважды повернув, приоткрыл дверь. В нос шибанул запах кислой перестоявшей капусты и подтухшей рыбы. Пыж подумал, что приговоренные к смерти Цика и Васька Гомельский не самые плохие люди на земле, хоть и суки.
Они прижились при кухне, нажрали морды на хозяйских харчах, но у них можно выменять теплые кальсоны на пару пачек индюшки, да еще получить в придачу стакан махорки. А хлеб бери задаром. Впрочем, об этих персонажах теперь надо говорить в прошедшем времени. Были не самыми паршивыми людьми – вот так правильно.
Пыж раздумывал, снимать ли сапожки у порога. И решил не разуваться. Мягкие истертые подошвы сапог неслышно ступают по полу, будто по доскам босиком ходишь. Касаясь стены рукой, он медленно двинулся вперед, считая двери справа от себя. Волнения не было, но в наступившей тишине сердце билось где-то у самого горла. Он сказал себе, что бояться нечего. Охрана далеко, в кухне на ночь остаются только два этих чмошника, которым кум подписал приговор, да повар Тарасов. Его закуток – в дальнем конце коридора, у сортира. Кроме того, Тарас туговат на левое ухо и спать горазд. Ему в пожарники идти, а он стал фармазонщиком.
Остановившись у четвертой двери, Пыж обратился в слух. Слышно, как похрапывает Цика, Васька Гомельский едва сопит, не поймешь даже дрыхнет он или дурака валяет. Пыж, вытащив масленку, нашарил дверные петли, капнул солидола, чтобы не скрипнули, обработал замочную скважину, вставил ключ. Запирать комнату изнутри по здешним правилам не положено, замок совсем паршивенький, накладной, такой гвоздем открыть – раз плюнуть. Пыж мысленно еще раз осенил себя крестом и осторожно толкнул дверь. Комнатенка – метров семь, посредине стол, справа и слева две койки, словно в купе поезда.
Темнота почти полная, только сквозь марлю, которой занавешено окно, пробивается луч прожектора. Цика спал на железной кровати у левой стены. Одетый в нижнюю рубаху на завязках, он сбросил с себя одеяло, повернулся и лег на спину. Пыж переложил сапожный нож в правый карман куртки. Затем разорвал резинку, вытащил из рукава заточку, снял пластиковый колпачок.
Подкравшись к кровати, взял со стола матерчатую рукавицу, кем-то оставленную тут. Главное, чтобы Цика не закричал, не разбудил своего дружка. Целя в сердце, каптер поднял руку, крепко сжал рукоятку ступера. Он воткнул заточку под пятое ребро, целя в сердце, но попал ниже. Вытащил заточку и снова ударил, на этот раз разорвал аорту. Цика дернулся, открыл рот. В следующее мгновение Пыж грудью навалился на хлебореза, заткнул ему рот рукавицей и зашептал в ухо, будто умирающий мог разобрать слова.
– Тихо, тихо ты, не бойсь, – шептал убийца. – Ну, ну... Вот так... Тихо, милый... Не дергайся... Так, так, хорошо...
Бурмистров почувствовал, как горячая кровь, фонтаном ударившая из груди, пропитывает его куртку, брызги попадают ему в лицо, но лишь плотнее зажимал рот Цике, засовывая рукавицу в самую глотку. И не двинулся с места, пока хлеборез не затих. Стало слышно, как на столе тикал механический будильник. Пыж медленно сполз на пол, сел между кроватей, ощущая дрожь в ногах. Фу, ты... Получилось, но это еще не все. Только полдела сделано, остается немного. Сколько же было крови в этом гомосеке? Ведро, не меньше. А то и все полтора. И вся куртка насквозь мокрая, и штаны тоже, хоть выжимай.
Тишина. Только дождь барабанит по подоконнику и этот хренов будильник тикает, отсчитывает последние минуты жизни зэка. А он спит, как сурок.
Пыж поднял с пола заточку, подошел к Гомельскому и наклонился над ним. Тот лежал на боку, накрывшись одеялом по шею, из полуоткрытого рта сочилась слюна.
Пыж потянул одеяло вниз, чтобы видеть, куда бить. Неожиданно Гомельский открыл рот, хрюкнул, попытался натянуть на себя одеяло, но у него ничего не получилось. В следующую секунду он открыл глаза. Увидел склонившееся над ним забрызганное кровью лицо с красноватыми кроличьими глазами.
– Ты чего, Пыж? – прошептал еще не проснувшийся хлеборез. Он еще не успел испугаться, не успел ничего понять. – А? Чего ты?
– Ничего, – тихо ответил Пыж. – Ничего. Ты спи, спи.
– Как это: спи? – Гомельский вырвал одеяло, чтобы прикрыть жирную бабью грудь. Он попытался сесть. – Как это?
Пыж замешкался и ударил неточно. Заточка вошла не в сердце, куда он метил, а значительно ниже, проткнула желудок и поджелудочную железу. Пыж попытался вырвать заточку из тела, но рука соскользнула с мокрого от крови ступера. Гомельский, не издав ни звука, сбросив ноги на пол, рванулся к столу, дотянулся рукой до алюминиевой тарелки. Пыж успел вытащить сапожный нож и нанести колющий удар в горло сидящего на кровати человека. Короткое лезвие задело трахею. Гомельский поперхнулся кровью, зашелся кашлем, но, коротко размахнувшись, наотмашь ударил Пыжа острым, как бритва, краем тарелки по груди. Два раза, справа и слева. В следующую секунду Гомельский выронил свое оружие, боком повалился на пол, прижимая руки к горлу. Рукоятка заточки торчала из живота, но раненому было не до этого. Пыж выдернул заточку и, размахнувшись, всадил ее по самую рукоятку в ухо Гомельскому.
Пару минут Пыж, привалившись спиной к кровати и обхватив ладонями колени, сидел на полу, набираясь сил. Но силы почему-то не приходили, напротив, к горлу подступила тошнота, а руки сделались холодными, какими-то ватными. Надо пересилить эту слабость, выйти отсюда. А дальше действовать по плану. Утопить одежду в сортире и смыть кровь в луже с дождевой водой. Времени еще много. Серенький рассвет едва брезжил. Да, времени – вагон и маленькая тележка. Уцепившись за железную спинку кровати, Пыж поднялся на ноги.
Пол уходил из-под ног, словно палуба корабля, попавшего в жестокий шторм. В обрезанных сапогах хлюпала кровь. Позабыв в комнате нож и заточку, он, хватаясь за стены, выбрался в коридор, прошагал несколько метров и решил, что за один переход не одолеет путь до входной двери. Надо снова присесть и отдохнуть.
Пыж пришел в себя минут через пять: он сидел в луже крови посередине коридора и скользкими от крови пальцами ощупывал грудь. Да, он облажался, накозорезил. Гомельский дважды полоснул его алюминиевой тарелкой, остро заточенной по краям. Зэки называют такую штуку шлюмкой. Опасная штука, ей можно запросто башку отрезать. Если бы знать, за каким хреном этот гад потянулся к столу, что это была за тарелка... Раны глубокие, едва ли не до ребер. Изрезанная куртка повисла клочьями, майка прилипла к телу. Ясно, самому кровь не остановить. Надо бы позвать на помощь повара. Пусть бежит к больничке, растолкает лепилу.