Бумерит
Шрифт:
Потрясённые слушатели молчали. Ван Клиф продолжил выступление, и следующие полчаса все зачарованно слушали его, время от времени подавляя приступы тошноты.
– Многие культурологи, знакомые с этими фактами, обычно возражают, что Европа тоже была достаточно варварской. И это на сто процентов верно. Значит, правильно было бы сделать вывод, что произошло не покорение рая, а покорение одной группой дикарей другой группы дикарей. Но культурология не допускает такого толкования, поскольку считает все культуры, за исключением западной, сияющими примерами плюралистической гармонии, то есть раем, – Ван Клиф презрительно выплёвывал слова.
– И в этом раю творились невообразимые вещи. Один историк назвал государство ацтеков «кровавой авторитарной империей». Она занимала всю территорию современной центральной Мексики и держалась на военной силе и сборе дани. Жертвоприношения совершались раз в сезон, то есть четыре раза в год, а также по особым случаям. Примерно в течение полугода воины Теночтитлана совершали нападения на близлежащие поселения с целью захвата жертв. Предпочтение отдавалось воинам других племён, поскольку они были самыми важными членами своего общества, а значит, с их помощью было проще всего умилостивить богов (один культуролог как-то умилялся плюралистической доброте ацтекских воинов: они сражались, стараясь не убить противника), но нередко в жертву приносили рабов, женщин и детей. Хотя, по мнению некоторых исследователей, в результате жертвоприношений ежегодно погибало около 100 000 человек, более достоверные оценки говорят о нескольких тысячах жертв.
– Чаще всего жертвы приносили богу земли Тескатлипоке и мексиканскому племенному божеству, богу войны и солнца Уицилопочтли. «Жертвоприношения», – объясняет Клендиннен, – «должны были служить доказательством превосходства Мексики и её божества-покровителя: их демонстрация в государстве-театре силы наполняла благоговейным ужасом зрителей – мексиканцев и чужаков, среди которых непременно присутствовали правители других, более мелких, союзных и вражеских городов».
– Расправа над жертвами обычно производилась на вершинах величественных пирамид, построенных специально для этой цели. «Обычно жертву втаскивали по ступеням храма на платформу, но иногда жертва поднималась сама. Затем её заставляли распластаться на жертвенном камне. Жертву удерживали пять священников: четверо держали руки и ноги, один – голову. Поверхность камня была треугольной, что заставляло грудину жертвы изогнуться и приподняться. Затем главный жрец вонзал каменный нож под одно из рёбер жертвы, перерезал сердечную артерию, доставал сердце и протягивал его небу в знак подношения богам. Всё было в крови: она заливала жрецов, камень, платформу и ступени. Голову жертвы обычно отделяли от тела и насаживали на палку, а безжизненное тело сталкивали вниз, и оно скатывалось по ступеням пирамиды. Внизу тело расчленяли, а куски раздавали родственникам и друзьям захватившего жертву воина, которые готовили их и ели».
– В некоторых случаях тело свежевали. «Жрец надевал на себя содранную кожу мокрой стороной внутрь, так что мёртвые руки и ноги висели на уровне его предплечий и лодыжек, и в таком виде продолжал ритуал». Иногда в жертву приносили женщин, которых надзирательницы в течение нескольких дней до церемонии украшали цветами, постоянно напоминая о предстоящем расчленении. В ночь церемонии жертву клали на спину священника и убивали. «Затем», – пишет Клендиннен, – «в темноте, тишине и спешке, её тело свежевали и обнажённый жрец, „очень мощный, сильный и высокий мужчина“, втискивался в её мокрую кожу с обвисшими грудями и сморщенными гениталиями, создававшую двухслойную, двуполую наготу. Кожу с одного из бёдер оставляли для маски, которую надевал человек, изображавший Центеотля, юного бога кукурузы, сына Тоци».
– Подобные ритуалы были распространены не только у ацтеков и не только в Северной и Южной Америке – по свидетельству Джозефа Кэмпбелла (Joseph Campbell), подтверждённому Патриком Тирни, «бешенство жертвоприношений» охватывало большинство ранних империй, переживавших период расцвета – от Африки и Китая до Месопотамии и Европы. В сущности, мы не сильно погрешим против истины, если скажем, что человеческие жертвоприношения были распространены во всех садоводческих обществах, находившихся на мифической волне эволюции, которой соответствует ранний красный мем. Жертвоприношения хорошо справлялись с рядом важных для красного мема функций, и именно поэтому примерно за 10 000 лет до н. э. они начали распространяться повсеместно. Бесполезно применять сегодняшнюю мораль к событиям прошлого, и всё же не стоит считать эти дорациональные проявления примером прекрасного зелёного разнообразия, жестоко уничтоженного патриархальной рациональностью.
Жертвами становились не только чужаки, но и граждане низкого происхождения или рабы с территорий, подчинённых самому Теночтитлану, а иногда даже дети горожан. Детей приносили в жертву богу плодородия Тлалоку в первые месяцы ритуального календаря. В качестве жертвы жрецы выбирали детей от двух до семи лет с двойным вихром в волосах, рождённых в определённый день. Всех таких детей забирали из дома за несколько недель до церемонии и держали вместе в специальных яслях. Когда наступал день праздника, их наряжали в великолепные костюмы и группами проводили по городу. Это печальное зрелище трогало зрителей до слёз. Дети, знавшие, что им предстоит, тоже рыдали.
– Жрецам нужны были слёзы, потому что они вызывали дождь. Детей с перерезанным горлом предлагали Тлалоку как «окровавленные цветки кукурузы».
– До сих пор речь шла об обычных, сезонных жертвоприношениях. Но в Мексике, помимо них, практиковались ещё и массовые церемониальные убийства в честь вступления на престол нового правителя, завершения постройки пирамиды или победы в крупной войне. В 1487 году, после неудавшегося бунта уастеков, ацтеки в течение четырёх дней принесли в жертву от 20 000 до 80 000 пленных, которые были согнаны в Теночтитлан. Клендиннен так описывает произошедшее: «Мужчины были скованы цепями, продетыми через проколы, которые имели в носу все воины. Женщинам и ещё не имевшим проколов детям для ограничения подвижности на шеи были надеты хомуты. Все стонали и причитали». Пленных вели к пирамидам: «четыре ряда страдающих людей, растянувшиеся на всю длину дороги для процессий и выстроенные вдоль мощёных путей, медленно двигались к пирамидам».
В голосе Ван Клифа снова послышалось презрение.
– Те немногие культурологи, у которых хватило честности признать эти обычаи, конечно же, попытались обвинить во всём вертикальные иерархии власти, навязанные бедным беспомощным людям. Но у Клендиннен мы видим совсем другую картину. «Простые люди были задействованы в наблюдении за жертвами, их подготовке, доставке к месту расправы, последующей скрупулёзной разделке трупов и раздаче голов, конечностей, мяса, крови и снятой кожи. В некоторых случаях в рамках ритуала войны, одетые в мокрую кожу пленённых ими людей, с наполненными кровью калебасами, пробегали по улицам города, а жители приглашали их в свои дома. Мясо жертв варилось в кастрюлях, а их очищенные и высушенные бедренные кости устанавливались во дворах рядом с домами…»
Голос Ван Клифа стал сильней и немного громче, его взгляд проникал в слушателей как лазер.
– Чем же должен быть одержим человек, чтобы считать всё это раем?
Продолжительное молчание.
– Разумеется, зелёным мемом.
Слушатели нарушили тишину равным количеством одобрительных и неодобрительных возгласов.
– У Уильяма Ирвина Томпсона (William Irwin Thompson), взахлёб восхваляющего мифических ацтеков, Тодорова, прославляющего их прекрасное «разнообразие», и Киркпатрика Сейла, утверждающего, что они жили в экологическом раю, есть одна общая черта: все они бездумно отдаются до-/пост-заблуждению, принимая доформальные условия за постформальную гармонию. Они и легионы их единомышленников используют разрушение этой «изначальной гармонии» как повод выразить своё великое и великолепное моральное негодование.
– Иными словами, бесчисленное количество авторов, писавших об ужасах современности и побуждаемых желанием бумерита продемонстрировать своё моральное превосходство, начало вкладывать во все досовременные явления неоправданно глубокий смысл. Можно не сомневаться: доконвенциональный рай оказался так привлекателен потому, что дал простор для нарциссизма – это тот рай, в котором я могу прославлять себя и открыть всему миру чудо собственного бытия. В общем, героическое самолюбование культурологии стало ещё более героическим.