Бунт атомов
Шрифт:
Итак, Земля спасена! Мы живем!
Произошло это чудесное спасение Земли от двух страшных опасностей следующим образом: когда уже казалось, что настали последние минуты и хаос на Земле достиг своего апогея, когда смерть распростерла уже свои черные крылья над всей планетой, случилось истинное чудо… Атомный шар, купавшийся где-то в Атлантике, направляясь к Америке, внезапно еще раз резко переменил свой курс и со все возраставшей скоростью, до того сравнительно небольшой, направился круто на север. Расплавив и превратив в пар огромные массы векового льда в полярных областях, где-то в районе магнитного полюса, он оторвался от поверхности Земли и со скоростью свыше 15
Через два дня, в 2 часа пополудни (это случилось 3 ноября 195… года) на несколько коротких секунд с Земли было видно два солнца… Второе засияло светом, по своей интенсивности в несколько сот раз превышающим свет настоящего Солнца, но скоро померкло. Это «Патриция» столкнулась с вылетевшим ей навстречу сгустком атомной энергии производства Роллинга, и они в чудовищном взрыве уничтожили друг друга, обратившись, по объяснению Роллинга, в новый пучок космических лучей.
Еще через несколько дней опомнившиеся правительства опубликовали торжественные декларации о чудесном избавлении от опасностей и призвали граждан возвращаться к нормальной жизни и исполнению своих обязанностей. Всюду звонили колокола. В церквях служили благодарственные молебны. Незнакомые люди на улицах обнимались, целовались и клялись друг другу в вечной дружбе.
Мэттью Роллинг стал героем дня. О нем трубили газеты, его превозносили, ему поклонялись!.. Никогда ни один смертный не мог и мечтать о такой популярности. Кто-то поднял вопрос, подхваченный всей прессой и общественным мнением всех стран, о сооружении ему при жизни грандиозного памятника с надписью: «Спасителю Земли — благодарное человечество» в качестве признания его заслуг перед человечеством, ибо его взбунтовавшиеся атомы ликвидировали угрозу Земле со стороны «Патриции»…
Но Мэттью слеплен, очевидно, из другого теста, чем все люди. У этого человека хватило здравого смысла, чтобы в эти минуты своего триумфа действительно спасти человечество от страшного заблуждения и повернуть вопрос спасения Земли совершенно другой стороной, поставив его с головы на ноги. Он с негодованием отверг мысль о памятнике, опубликовав в «Таймсе» короткую, но выразительную статью-письмо. Я приведу эту статью целиком:
«Таймс» от 18 ноября 195… года.
«Ганс Вайнингер говорил, что „Человек — это разновидность обезьяны, страдающая манией величия“… Ганс Вайнингер — тысячу раз прав!..
Эта разновидность обезьяны изобрела культуру, цивилизацию, науку, искусство, технику. Окружив себя произведениями своего разума и введя в свой быт плоды своего, как она вообразила, гения, она действительно возомнила о себе слишком много и посягнула на извечные тайны природы… Она захотела овладеть Изначальной Тайной… Тайной строения материи.
Она расщепила атом и кощунственной рукой приподняла покрывало, мудро скрывавшее от ее взоров Божественную Тайну Вещества и Вселенной… И, приподняв это покрывало, разновидность обезьяны отступила, смущенная и растерянная… Ее взор не смог вынести сияния лика Тайны… Ее „разум“ — оказался слишком примитивным и слабым… Ее „гения“ не хватило даже на то, чтобы осмыслить свое деяние.
„Есть многое, Горацио, на свете, что и не снилось нашим мудрецам!..“ — эти слова Шекспира блестяще оправдались: покрывало было приподнято на беду разновидности обезьяны… И если бы не неизреченное милосердие Всевышнего, еще раз явившего Свое Долготерпение и пославшего из неведомых глубин беспредельного Сада Своего — Вселенной — „Комету Патрицию 195… года“, чтобы в последний миг спасти заблудшую, грешную Землю, — это кощунство было бы последним для разновидности обезьяны, страдающей манией величия…
Земля была спасена не атомным шаром Роллинга от кометы „Патриции“, но Земля была спасена кометой „Патрицией“ от последствий мании величия жалкой и ничтожной разновидности обезьяны. Человечество получило урок и предупреждение.
Запомнит ли оно их?.. „That is the question…“
Мэттью Роллинг».
После этой статьи я понял, что Мэттью действительно достоин преклонения. Но в первые дни избавления этими вопросами никто не задавался, все жили и были счастливы уже одним этим фактом.
Я, конечно, поддался общему настроению и помчался к Стаффордам. Профессор высоко поднял брови, когда я, как угорелый, бросился его целовать. Он деликатно отстранился и промямлил:
— М-да… э-э… это очень удачно все вышло… э-э… молодой человек…
Я отыскал Пат, и в первый раз мы поцеловались с ней… Но… ведь и незнакомые люди целовались на улицах… Первым ее вопросом был вопрос о Роллинге… Что мне оставалось делать после этого, как не промолчать угрюмо целый час моего визита… Глаза Пат задорно блестели, она говорила без умолку, что-то вспоминала, что-то обсуждала, строила какие-то планы и в ее речах каждым десятым словом — было имя Роллинга.
Я возвратился домой и несколько дней просидел запершись, в самом мрачном и подавленном настроении, которое было много тяжелее, чем в самые наихудшие дни кометно-атомного светопреставления…
(Боже мой! Как трудно мне выполнять данное обещание и придерживаться летописного стиля изложения!.. Но доведу его до конца.)
Через несколько дней мне стало известно, что в Лондон прибыл Роллинг. Тогда я решил одним ударом покончить с терзавшими меня сомнениями. «Известность, какая бы она ни была, — подумал я, — лучше неизвестности»… Я отважился на безумно трудный шаг. Я решил сделать официальное предложение Патриции, холодно и с достоинством выслушать мягкий и смущенный отказ. (Мне стыдно вспоминать, что я был так наивен, предполагая, что смогу выслушать его бесстрастно и с достоинством). Выслушать его и, освободившись от моих жалких иллюзий, уехать куда-нибудь за тридевять земель, от Патриции, от Лондона, от всего мира…
Я надел фрак (я всегда ненавидел эту одежду), принял самый торжественный и официальный вид и поехал к Стаффордам.
В этот день, когда я увидел ее, Патриция была очаровательнее, пленительнее и обаятельнее, чем когда бы то ни было прежде… Увидев меня, она захлопала в ладоши, глаза ее выбросили целые снопы веселых искр, на которые мне больно было глядеть, и она стремительно сбежала навстречу мне по широкой лестнице…
— О, Дик, Дик!.. — воскликнула она, — наконец вы можете поздравить меня… Я выхожу замуж…
(Бедное мое сердце! Как вынесло ты эту минуту!..)
Пат схватила меня за руку:
— Почему же вы молчите, Дик?! Неужели вы не рады за меня? А я так верила в вашу дружбу…
(Проклятое слово!.. Сколько мужчин проклинало уже его!..)
— Я… рад за вас… мисс… Стаффорд!.. — сумел выдавить из себя я.
— Вот и отлично, — щебетала Пат, — но почему ваши брови нахмурены, почему вы такой мрачный? — и, не дождавшись моего ответа на эти вопросы (да и нужен ли ей был мой ответ?!), она продолжала: