Бунт на корабле или повесть о давнем лете
Шрифт:
— Видал. Двенадцать — ноль получилось…
— Ещё будем?
— Нет, неохота. Давай лучше в шашки.
— Давай.
Странное это было утро, потому что и в шашки я сразу стал проигрывать, хотя я в лагерном турнире, где и большие участвовали, занял седьмое место, а Сютькин вообще никакого не занял, а тут… Тут на сютькинской физиономии и следа не осталось от былых ночных страхов. И жарко ему уже от радости, что выигрывает у меня во всех играх — сбросил одеяло, посмеивается, опять хвастать начал:
— Давай,
— Это почему так? Взялся и отпустился, и ничего…
— А я тебя за фук съем!
— Съел один такой…
— Ну, ходи, чего же ты!
— А ты не мешай думать!
— Очень подолгу думаешь!
— Сколько надо!
— Да я тебя всё равно запру!
— Пока что не меня, а тебя запирали, — сказал я, разозлившись, и сам об этом пожалел: зря это я, напрасно!
А с Сютькина так и слетела вся его живость, опять глаза как у кролика, и говорит мне:
— Не, Антонта, кроме шуток, не запирай больше, а? А то я…
— А то что?
— Сказать же могу…
— Да говори сколько хочешь! Я тебя не запирал и даже не собираюсь. Это я просто так сказал. На, я хожу!
— А я так похожу…
— А я — так… Нет, стоп.
— Всё! Раз отпустился, сам же говорил, Антонта, раз отпустился — то уж всё. Смотри, я тебе эту сам поддаю, на, кушай!
— А есть обязательно?
— Обязательно!
— Ладно, проиграл я.
— Нет, это не интересно. Ты дальше ходи!
— Ну, проиграл я! Видно же, ну? Зачем ещё играть-то?
Но Сютькину очень уж хотелось меня запереть. Есть такая глупая и не настоящая манера играть в шашки, где существуют эти «за фук», «отпустился — не отпустился». Там же самый излюбленный фокус — загнать в угол шашку противника так, что ей и податься некуда.
Но Сютькину так уже хотелось проделать со мной именно это!
Он ведь почти обиделся и в то же время упрашивал меня доиграть до победного конца и не сдаваться, а сам при этом ещё и сердился, и уговаривал меня, и снова просил…
— Ладно, — согласился я. — Давай. Мне же всё равно…
— Чего это вы тут? — громко спросил посторонний и неожиданный голос.
— Мы-то с Сютькиным уже так привыкли шептаться, что даже испугались: и ругались, и ссорились за шашками, и шипели, как две змеи, а тут…
— Это Шурик явился и тоже обиделся на меня, почему я…
— Меня, что ли, разбудить не мог? Вы давно уже, да?
— Да нет, не очень… А что?
— Иди скорей! Начальник велел, говорит: доктор обход делать будет — увидит, заругается! Завтрак скоро принесут… Ты умывался? Там для нас тёплую воду притащили. Иди!
Мы вышли, и теперь уже Шурик зашипел, да с возмущением:
— Что, с Сютькиным теперь стал водиться, да?
— Да нет, он сам меня позвал. Его запер кто-то… Ты?
— А открыл кто? Ты?
— Я. Он всю ночь со страху не спал…
— А тебя из-за него чуть не вышибли!
— Так ведь я же… Ты пойми! Он сам меня позвал!
«Позва-а-л»! — передразнил меня Шурик. — А ты сразу к нему! Как собачка, да?
— Никогда я ещё собачкой не был… — Это я взъелся.
— Ну и водись с кем хочешь. — Это Шурик, и он же ещё: — Там, иди, деревенские тебя звали…
— Деревенские? Где? Пришли уже?
И я было метнулся от Шурика туда, на то крылечко, куда выходил рано утром, да не хотелось мне ссоры — чепуха это! На что ему, Шурику, обижаться? Ведь мы с ним дружим! И я сказал:
— Пошли вместе!
— Я не пойду, меня не звали.
— Да я тебя зову. Чего ты? А то они уйдут на игру, а мне надо этому Петьке свой адрес дать в Москве. Я его к нам звал, а про адрес забыл… Пошли!
— А они на меня вылупятся все…
— Да брось ты, пошли!
И мы всё-таки пошли разговаривать с деревенскими, которые… Сейчас я всё объясню поподробнее.
50
Начальник разрешил Спартаку их тренировать и играть с ними разрешил. И позволил дать им нашу форму.
— Только на территорию… — это мама Карла и врачиха воспротивились, — …на территорию лагеря пусть без спросу не ходят — раз!..
— И два — если им разрешат, то пожалуйста, но…
— Но строго, в присутствии вожатого отряда, и…
И такая, наверно, страшная картина рисовалась у неё в уме, что лицо её делалось несчастным и измученным.
— Но ведь инфекционные заболевания могут быть, — помогла ей врачиха.
— А в лес мы ходим и на речку, это как?
— Значит, можно с ними в футбол играть?
— Можно, если так уж это необходимо…
— А в кино их к нам можно? — Это кто-то из ребят спросил.
— Можно, можно, — ответил громко начальник, — три передние лавки — им!
— Я против! — Это, конечно же, Полина…
А было всё это дело у нас в изоляторе, где наша палата время от времени превращалась в кабинет начальника лагеря и в совет лагеря, а потом в столовую, когда нас кормили…
Домик изолятора помещался на самом краю лагеря, и вокруг был особый заборчик, и что-то вроде отдельного садика было там. Сюда-то вот, прямо под надзор докторши, и было впервые разрешено прийти деревенским ребятам, и велено им было:
— Садитесь! Лавочку видите? Вот туда! И ждите! Спартак Иванович отведёт свой отряд на завтрак, тогда и займётся вами. А вы будете вести себя как следует. Договорились?
Деревенские нестройно ответили нашей врачихе. А я подождал, и когда она ушла, то я к ним!