Бунт женщин
Шрифт:
— Теперь я предлагаю купить Инне подарок, потом вкусно поесть. — Мама стоит возле моего университета, закинув к солнцу лицо, и улыбается.
— А может, завершим деловую программу и посмотрим на твою школу?
— И то правда. Сейчас только три. Начальство ещё, наверное, на месте.
Мы чуть не вприпрыжку бежим по улице. До метро. И в метро побежали бы к поезду если бы не разинули рты. Барельефы, арки, росписи на полу и стенах… Сидим на скамье, рассматриваем.
Маме дали два дня на устройство новой жизни и план её работы
А потом мы едим мороженое. Покупаем Инне летнюю блузку.
— Пойдём в парикмахерскую, — зову я.
— А разве она и ночевать будет там?
Мама хочет быть только со мной.
Мы не разговариваем с мамой. Просто носимся то туда, то сюда по нашему Городу. Казалось бы, сколько дел переделали, а сил — хоть отбавляй.
Инна — дома, когда мы наконец вваливаемся в комнату. Она накрывает на стол. Увидев меня, кидается ко мне и душным пушистым шаром волос тычется в лицо.
— Наконец-то! Я уж думала, с вами что случилось. — Она душит меня в объятьях, а когда наконец отпускает, поворачивается к маме, смотрит на меня:
— А мама… не приехала? — спрашивает удивлённо.
— Это — мама, — смеюсь я.
— Мама? Она — ровесница…
Мы смеёмся, и мама — громче всех.
На столе — ветчина и икра, и мы принесли ветчину, икру. Снова все смеёмся.
Звенит звонок. Инна выскакивает в коридор, хватает трубку.
— Аллё! — кричит она. — Приехали. Да. Вас, — говорит она маме. А когда мама выходит, шепчет: — Какая красавица! Глаза у неё янтарные, ты представляешь себе? Больше всех камней я люблю янтарь. И какие громадные! В пол-лица, точно!
— Ты чего мне разрисовываешь мою собственную маму? Я знаю, какая она.
— Она не просто красивая. Ты тоже очень красивая, но ты… как бы тебе сказать… холодная. А она может повернуть жизнь, может дать жизнь. — Инна с трудом подбирает слова.
В этот момент входит мама, и лицо у неё — такое, будто она тащит на себе пьяного отца и сейчас под его тяжестью рухнет.
— Что-о? — пугаюсь я. — Он жив? Это Ангелина?
— Он жив. И он не крушит дом, и не орёт, и не задаёт Геле никаких вопросов. Он не ест, он не спит, сидит и молчит. Она боится, он с ума сошёл или… что-нибудь с собой сделает. Я должна ехать.
— Нет! — кричу я, а получается шёпот. — Ты не должна ехать.
— Он не может жить без меня. Он погибнет.
— А мы с тобой чуть не погибли из-за него. — Голос мой теперь слышен во всём доме, хозяйка наверняка стоит в коридоре и ловит каждое слово. Но шёпот больше не получается. — И сколько из-за него уже погибло?! Нет, мама, пожалуйста! У тебя — твоя жизнь. Ты за два дня помолодела на двадцать лет.
— Я купила шампанское, — говорит Инна. — И я хочу есть.
Мы послушно садимся за стол. Пьём шампанское, едим.
— Представляешь, я и не знала, что существует женское движение. Есть убежища, в которых прячутся женщины от мужей, отцов и любовников, это специальные дома, далеко за городом, никто не найдёт. А когда избитая женщина приходит в себя, ей помогают найти работу. Правда, этих убежищ ещё очень мало у нас. Там и с детьми можно, потому что пьяные избивают и детей, а то и убивают. — Инна говорит с полным ртом, из некоторых фраз получается каша.
— Мама, а что ты ждала? Ему нужно время, чтобы пережить удар. Пожалуйста, подожди что-то решать.
— Не надо жалеть мужиков! — приходит мне на помощь Инна. — Не просто так вы убежали, — говорит она маме. — Достал ведь. Такая, как вы, просто так не убежит. — Инна обнимает мою маму за плечи. — Пожалуйста, дочку пожалейте, она без вас была замороженная, вы у неё одна, она нуждается в вас. А ты перестань реветь, это — шампанское, оно всегда выжимает слёзы, совсем развезло тебя!
— А ты, часом, не психотерапевтом работаешь? — улыбается наконец мама.
— Я работаю парикмахером, мне все в парикмахерской жалуются на жизнь, я утешаю.
— Вот я и говорю.
— Я купила «Снежинку». — Инна бежит к холодильнику, достаёт большую коробку с тортом. — За ней все гоняются. Хрустит и тает.
Звенит звонок.
Руслана. Остановилась в дверях, заняла весь проём.
— Здравствуйте! Простите, что помешала. Инна говорила, должны прибыть. Я заскочила на минуту, у меня ещё много дел. Важная информация: завтра к нам приезжает президент женского движения столицы. Их организация покруче нашей. Вам будет интересно, я уверена.
Наверное, Руслана ещё долго продолжала бы стоять в дверях и говорила бы бесконечно, а Инна бесконечно горела бы факелом, вытянувшись к ней, если бы мама не сказала:
— Пожалуйста, присаживайтесь к столу.
— С удовольствием. — Руслана уселась на наш четвёртый, и последний, стул. — Я очень люблю поесть.
На Инну она даже не взглянула, жадно, по очереди, смотрела то на маму, то на меня. В её крупной голове наверняка уже строились планы о нашем вступлении в женское движение и о нашей работе. Руслана разглядывала нас с мамой и ела. Не прошло и пяти минут, как она, порозовевшая, удоволенная, откинулась на стуле и снова заговорила:
— Положение женщины в нашей стране известно: мужское правление и религия отвели женщине роль служанки на работе и дома, с мужем. И самое трагическое в положении женщины: она сама не замечает, что не человек. Процесс разрушения личности происходит подспудно, незаметно, как незаметно формируется в организме человека рак.
Наверное, так блестели глаза у Савонаролы, когда он кричал, что мир погибнет в огне.
— Способности, идеи, творческий потенциал погибают прежде всего. Дольше всего держится инстинкт самосохранения: женщина учится отключаться, когда её обижают. Но всё равно постепенно в ней формируются рабская психология и депрессия.