Бунт женщин

Успенская Татьяна

Зина быстро освоилась. Бегает из комнаты в комнату, берёт без спроса со стола всё, что ей захочется, и, не успеваешь войти в дом, начинает с тобой разговаривать. Играть с куклой или строить что-то из конструктора она может только в компании, ей нужно, чтобы кто-то слушал её, чтобы кто-то смотрел на неё и восхищался ею. Рисуя, Зина тут же громко сообщает, что круг, который она нарисовала, означает солнце, дома, падающие почему-то все в одну сторону, — жилища потерявшихся мам, это ветер сбивает их в одну сторону. Кукла

хочет есть, поэтому её нужно часто кормить. А любит кукла больше всего конфеты и мороженое.

Мама любит разговаривать с Зиной, а я — нет. Мама расспрашивает её о книжках, которые им читала воспитательница, о зверушках на картинках, рассказывает ей о повадках зверей, о том, где и как звери живут. Зина зовёт её «бабушка» и любит расчёсывать мамины волосы.

Зина лезет бесцеремонно к каждому, кого видит, и сразу переключает его внимание на себя. На Тусю смотрит исподлобья, готова обидеть её при первом удобном случае.

Туся наконец встала.

Она пошла по комнате, по коридору, по кухне — прозрачная, — качается на тонких ножках.

— Скажи мне «мама», — просит её Инна. — Посмотри на меня. Почему ты не посмотришь на меня?

Девочка смотрит на неё.

— Ты меня видишь?

— Вижу.

— Скажи «мама».

— Ты не моя мама. Моя мама совсем другая. Отвези меня к ней, я хочу к маме.

Инна беспомощно смотрит на нас.

— Ты хочешь обратно в детский дом, в котором ты жила? — спрашиваю я её.

Она выставляет прозрачные ладошки и прячется за них от меня.

— Тебе с мамой Инной лучше, чем там? — спрашиваю я.

Выпитое до косточек личико, потерявшие цвет глазки.

— Она не мама, она — Инна.

— Вот и нет. Мама. Есть мама, что родит. Есть мама, что растит.

— Я хочу маму, что родит. Пусть меня растит она. Мама читала мне книжки и прыгала со мной, мама читала мне стихи. Она говорила: «Представь себе всё, о чём я читаю, и увидишь». Начнёт мама говорить стихи, и я вижу коня, гору… я всё вижу.

— Что ты врёшь? — вступает в разговор соскучившаяся Зина. — Видеть можно, только когда это есть перед тобой. Ты всё врёшь.

Инна беспомощно смотрит на нас.

— Один видит то, что есть, другой видит то, что представляет себе, — говорю я, и мой голос плюётся раздражением. — Тот, кто видит в воображении, видит больше, чем тот, кто видит просто глазами.

— Иди ко мне, маленькая. Ну-ка, закрой глаза, — говорит мама Зине. — Представь себе коня.

— Как я могу представить его себе, если не видела?

— И на картинке не видела?

— На картинке видела, он был жёлтый, похож на собаку.

— Тогда представь себе собаку, собаку-то видела!

— Видела. Белая, с чёрными пятнами.

— Шерсть длинная или короткая?

— Длинная, на ней висят комки.

— Ясно. Вот и представь себе такую собаку.

— Тебе легко говорить, она убежала, испугалась нас, мы шли по дороге.

— Но ты же видела её! Ты же только что описала её! Закрой глаза, представь себе, ты снова идёшь по дороге и снова видишь ту собаку.

Я склонилась к Tyce:

— Инна тоже будет читать тебе книжки и стихи. И тоже скажет тебе: «Представь себе всё, о чём я читаю тебе, и увидишь».

— Она скажет не таким голосом.

— Да, она скажет своим голосом, но она тоже будет любить тебя.

Инна сидит перед Тусей на корточках, и по её щекам ползут слёзы.

— Я тебе сошью платье, — говорит она. — Я умею шить красивые платья. Мы с тобой пойдём в зоопарк.

— Что такое зоопарк?

— В зоопарке живут звери.

— И кони? И птица сокол?

В этот день мы завтракали поздно.

В субботу мама не уходит в школу. И мы все едем в зоопарк.

Каждое мгновение мы с мамой тушим пожар.

Стоит Tyce сказать «Посмотри, у белки уши — короткие, значит, заяц слышит лучше, чем белка», как Зина начинает кричать на неё: «Что ты понимаешь, ты совсем дура. У белки сразу ухо, а к зайцу надо добраться, чтобы он услышал».

Стоит Tyce сказать, что она хочет снова к обезьянам, как Зина начинает топать ногами:

— Я хочу к пони.

Каждый раз Инна теряется и не знает, что делать. И, если бы не моя мама, лились бы слёзы весь день у всех троих.

— Внутри уши устроены почти у всех зверей и людей приблизительно одинаково. Что касается того, кто лучше, кто хуже слышит, вопрос сложный, потому что ни ты, ни я не были ни зайцем, ни белкой.

Сама Инна явно не может справиться ни с одной, ни с другой девочкой, и на её лице, как переводные картинки, проявляются растерянность и страх.

Вечером, когда девочки спят, Инна сидит на кухне и смотрит в окно. Деревья в листьях держат густой летний воздух, подсвеченный только что зажёгшимися фонарями. И, наверное, она молчала бы всю ночь, если бы я не налетела на неё:

— Ты боишься? Думаешь, не справишься. Жалеешь, что взяла Зину? Ты же сама хотела именно её! Ты раскисла, она тебя назвала «мама». Может, она всех называла «мама». Ты хотела бы только Тусю, а Туся хочет свою маму. И ты думаешь, ты — слабачка, не способна растить их?

И Инна начинает кричать без голоса:

— Да, я думаю, я слабачка. Да, я знаю, что я не справлюсь. Да, я хочу только одну, но она не хочет меня!

— А теперь, когда ты вышла из столбняка, с тобой можно разговаривать.

Мама моет посуду. Словно не слышит нас. Шум воды дразнит меня.

— Давай отвезём обратно и ту и другую, пока не поздно, — говорю я. — Римма поймёт. Пусть она поищет им другую маму, если найдёт, конечно. У неё тысячи знакомых, одиноких женщин.

— Ты скажи, что делать?