Бунтари элитной академии
Шрифт:
Ещё бы. Я приготовился к нему в ту же секунду, как только покинул костёр.
Выбора не оставалось. Я должен был объясниться с Роговым и при этом выглядеть убедительно. Ведь любая моя промашка принимала вид стрелы, что была направлена на Арину, а целью той являлось сердце.
Ночь выдалась тёплой, но не спокойной. Поднявшись на крышу, я поразился отсутствию звёзд, лишь тусклый лунный свет усердно пробивался сквозь тучи. Альфа расселся на самом краю, беспечно свесив ноги. Рядом с ним лежала куртка и бутылка с виски. «Вожак» спиной почувствовал моё присутствие.
– Не стесняйся,
Подойдя ближе, я заметил, что Андрей был не трезв. Извечно заправленные назад волосы, теперь чёрной паутиной спадали на лоб. Черты лица выпрямились, глаза стали пустыми. Но даже без этой марочной чертовщины, он не выглядел дружелюбным. Напротив, лишь больше тревожил такой новизной.
– Решил устроить мне свидание? Здесь? – хмыкнул я, намекая на трагический отпечаток данного места. – Паршивый из тебя романтик.
На это Рогов молча похлопал ладошкой по бортику, приглашая сесть рядом, как того ручного щенка. Хренов кукловод, он никогда не изменял своим привычкам.
– Ненавидишь меня? – неожиданно задался он, вглядываясь вглубь леса. Теперь промолчал я, а Рогов хрипло продолжил: – Знаю, что ненавидишь. Считаешь меня мразью, что играет с судьбами людей. Желаешь мне сгинуть в Аду, когда видишь к чему приводят игры, – парень запнулся, бледных губ коснулась грустная улыбка. – Но это не так. Я всего-то дарю им выбор. Оставляю надежду на достойное существование. В живых всегда останется тот, кто не слаб. Пусть примут это за истину.
Зубы свело от презрения. Как и всегда, его правда была безумной.
– Они всего лишь подростки, Андрей. Пустоголовые щеглы, которые вкусили жизнь без опеки и правил. Они наслаждаются свободой, а ты заключаешь их в клетку. Клетку, из которой не каждому под силу выбраться.
– В пекло свободу. На то и был положен смысл. Уже рождаясь, мы попадаем под естественный отбор. Выживают борцы, хилые – отходят.
– Серьёзно? – усмехнулся я. – Возомнил себя великим дворником? Решил отчистить это мир от жалкого отребья? Прости, но никакой метлы не хватит, чтобы завершить задуманное. Ты попросту тратишь время.
– Я считаю иначе. Кому-то нужно начинать.
Спокойствие Альфы меня выбивало. Держать себя в руках удавалось с трудом.
– Но зачем? Оглянись, вокруг столько перспектив, девчонок и драйва! У тебя вся жизнь впереди, а ты прожигаешь её, выстраивая смертельные игры и вырабатывая дурацкие правила. Такое себе хобби, знаешь ли.
Рогов, наконец, поднял голову и пронзил меня взглядом. Он смотрел не со злобой, скорее с восхищением.
– Знаешь, Дан, почему я всегда считал тебя ближним? Ты никогда не боялся мне возразить. Не потакал и не трясся, когда дело пахло жареным. Как и сегодня. Ты вздумал мне перечить, защищая свою ненаглядную, а я по-прежнему не злюсь. Не пытаюсь наказать, ведь в этом и есть вся суть силы, – Рогов задрал голову к небу. Казалось, парень усердно подбирает слова. – Ты спросил, зачем мне всё это? Хочешь знать правду? Что ж, случая лучше едва ли найдёшь…
Альфа пристально разглядывал горло бутылки, будто в нём таились ответы, а после протянул её мне. Сделав глоток, я ощутил, как «горькая вода» ухнула в желудок и растеклась теплом по венам. Мышцы расслабились.
– Мать выбросила меня, подобно ненужной безделушке после рождения, – болезненно начал Рогов. – Я оказался в детдоме. Палки, розги, кулаки и три конфеты под ёлкой – всё то, чем запомнилось это время. Нет, меня не научили выживать, а лишь подготовили к худшему, – скулы парня дрогнули, глаза потемнели. – Мне было семь, когда объявился отец. Им двигала отнюдь не любовь, долбанный пьяница решил на мне заработать. Тогда я всецело узнал, что значит тьма. Темнота, из которой, казалось, нет выхода. Меня избивали даже за звук. За любой неверный выкрик. Рассекали кожу шнуром, за каждую скупую слезу. И морили голодом, если на то появлялась причина.
Было трудно переварить сказанное, однако я понимал, делиться таким в разы сложнее.
– Ты слабак! Тряпка! Мир поимеет тебя, как твою шлюхю-мать! – прогремел Андрей, цитируя отца. – Он повторял это каждый день, нависая над моим содрогающимся телом. Каждый долбанный раз, пока не разорвался его шнур, – голос Рогова стал грубым, но по-прежнему оставался спокойным: – Мне было пятнадцать, когда он снова перебрал. Лёжа возле радиатора, хватался за сердце и, глотая воздух, скулил о помощи. Он был так слаб, а я был выучен его примером. Слабакам в этом мире не место. И, черта с два, я отпустил его с честью, – посмеялся парень.
Холодок пробежался по позвоночнику. Андрей впервые делился своим прошлым. Оно пугало, хоть и вызывало жалость.
– Однажды, кажется, с того момента прошла вечность, — губы Рогова вдруг растянулись в горькой улыбке.
– Ко мне приехал нотариус и объявил, что моя шлюха-мать отправилась почивать к отцу в прекрасное далеко. Но перед этим успела хорошенько раздвинуть ноги перед очень влиятельным человеком.
Я сглотнул, скрестив руки перед собой в крепкий замок. С каждой минутой напряжение все больше пульсировало в плечах и шее.
– А знаешь, Дан, в чём прелесть сиротства? – он запил свой вопрос алкоголем, а после выдохнул с паром. – Все начинают о тебе беспокоиться. Подают всё лучшее, пытаясь себя оправдать за непростительное равнодушие. Красивая одежда, вкусная еда и лучшая школа… Даже мамочка перед смертью покаялась. Оставила мне очень приличное “извинение”. Я принял эти дары. Быть может, даже простил. Но те шрамы, что скрыты за татуировками, уже ничем не замажешь, – он сделал паузу, затем обратился ко мне. – В меня вбивали правила, понимаешь? Вгоняли ежедневно, не оставляя право на оправдание. Я же всегда оставляю выбор. Его же предоставил Арине. Если это не милосердие, то – что?
Услышав её имя, я вернулся в реальность. Андрей был болен. Крепко. Но это не давало ему право заражать весь мир.
– Идиотизм? – предположил я, пожав плечами. – Слушай, если ты повёрнут на подобных убеждениях… Мне тебя жаль. Волноваться об этом бессмысленно.
– Нет! – вспылил Рогов. Его крик эхом пронёсся по округе. – Единственное, что меня заботит, так это семья. Братья, которые ко мне примкнули. И я никому не позволю её разрушить. Слышишь, никому не позволю разрушить братство, – повторил он с неподдельной угрозой. – И ты не зли меня, братец. Иначе я стану твоим личным шнуром.