Буратино. Правда и вымысел. Как закалялся дуб
Шрифт:
– Это вы о нём говорили, имея в виду стеклоочиститель?
– О нём, – сказал Буратино и тяжело вздохнул, – о нём и о его дружках.
– О, как это прискорбно! – продолжал соболезновать Фарелли.
– К тому же он у меня ещё и инвалид. И здоровье у него очень хлипкое. Поэтому я решил сделать аппарат и производить продукт для домашнего пользования. Это даст мне возможность следить за качеством продукта и сэкономить немного денег на учёбу.
– Какой вы заботливый сын и какой вы дальновидный юноша, – восхитился Дуремар.
– Поэтому я прошу вас, профессор,
– Конечно, о чём разговор. Только, знаете, я ведь не прикладник, я теоретик.
– Простите, – не понял Буратино, – вы не кто?
– Не прикладник, то есть я не занимаюсь прикладной наукой и практическими вопросами, – пояснил учёный, – аппарат я вам нарисую уже завтра, здесь ничего сложного. А вот с технологиями придётся повозиться недельку.
– Недельку? – спросил Пиноккио, обрадованный таким коротким сроком.
– И не меньше, дружище, не меньше. Вы ведь хотите серьёзное исследование и качественный продукт, а не пойло тётки Джульетты.
– Неделя меня устроит.
– Вот и отлично, сегодня же займусь вашим вопросом.
– Кстати, профессор, если у вас возникнут какие-нибудь затраты, будьте любезны сообщить мне о них.
– Это вы о чём? – не понял Дуремар.
– Я имею ввиду затраты, – пояснил Буратино, – денежные, естественно.
– Вы хотите меня обидеть?
– Нисколько, просто я не хочу вас затруднять.
– Да нет, мой юный друг, вы хотите меня обидеть.
– Нет, не хочу.
– Да нет, хотите, или вы не знаете, что настоящего учёного интересует презренный металл только как носитель определённой молекулярной массы.
Так препираясь, они дошли до двери. И уже на пороге Буратино спросил:
– Кстати, насчёт кнопки электрического звонка, когда к вам прислать подопытных?
– Завтра, ближе к вечеру.
– Хорошо, пришлю парочку, если смогу, то больше. Только обязательно снимите надпись, а то моих друзей она будет смущать, уж больно череп там страшный.
– Обязательно сниму. Всего хорошего, мой юный друг.
– До свидания, профессор.
Так они и расстались. И Буратино побежал домой. И прибежал туда. Находясь всё ещё под впечатлением, которое произвёл на него синьор Фарелли, Пиноккио молча уселся на кровать, вспоминая нюансы разговора с учёным.
– Что? Опять не получилось? – спросил Говорящий Сверчок.
– Нет, всё получилось, – отвечал Буратино задумчиво, – всё получилось даже лучше, чем я предполагал. Через неделю он даст нам чертёж аппарата и технологический паспорт.
– Ай да молодец, – похвалил Говорящий Сверчок, – а сколько он за это с тебя просит?
– Нисколько, он оказался очень интересным, хотя и чуть-чуть нудным человеком. Напоил меня кофе, приготовленным по рецепту нигерийского племени змееедов, и сказал, что настоящего учёного деньги не интересуют.
– Вот видишь, а ты обзывал его интеллигентом, – упрекнул Буратино Говорящий Сверчок.
– Я заблуждался. Признаюсь. Синьор Фарелли обещал меня угостить
– Это, наверное, вкусно, – заметил Говорящий Сверчок.
– По-моему, гадость, – поморщился Буратино.
– Ты ничего не смыслишь в деликатесах. Я бы вот никогда бы не отказался от жирного и пузатого таракана-прыгуна с Суматры, даже если б он был без бульона.
– Вы, синьор Говорящий Сверчок, – морщился Буратино, – мне такие гадости не говорите, а то мне плохо будет. А лучше скажите, что делать дальше? Ну, сделаем мы этот аппарат, ну, технология у нас будет, а дальше-то что? Куда я его поставлю? На радость папе посреди комнаты что ли?
– Это верно. Молодец, что ты об этом думаешь, – похвалило насекомое, – умный человек всегда думает на ход вперёд. Если мы его сюда поставим, то твой папаша присосётся к нему похлеще, чем пиявка Дуремара к нежной коже дачницы. И нипочём его отсюда выгнать будет нельзя. Но я был бы не я, если б не подумал обо всей последующей работе.
– Вот и хорошо, куда же поставим?
– Первым делом нам нужны, как ты правильно заметил, производственные площади. Казалось бы, вопрос пустячный, вокруг навалом всяких зданий, выбирай себе любое, плати аренду и работай. Но наш бизнес – дело тонкое, оно не терпит посторонних ушей и глаз. А главное, посторонних носов. Что из этого следует?
– Что? – спросил Буратино.
– Следует, что нам нужно помещение, можно даже сарай, в месте малолюдном, но обеспеченным дорогой и, на всякий случай, рядом с морем.
– Я знаю такой сарай, – сказал Пиноккио, – только вот с дорогами там неважно, зато море рядом. А почему нельзя в черте города?
– А полиция, – напомнил Говорящий Сверчок.
– Так с ними можно договориться.
– С ними и так придётся договариваться. Но одно дело договариваться с ними, когда ты никому не мозолишь глаза, и совсем другое дело – договариваться с ними, когда на тебя каждый день приходят доносы, что от твоего предприятия вонь на весь квартал.
– А что, неужели так сильно вонять будет? – спросил Буратино.
– Особенно сильно будут вонять люди. Дело в том, парень, что люди считают себя достаточно счастливыми, когда не видят кого-нибудь счастливее и удачливее себя. И эти люди становятся страшно несчастливы, когда рядом с ним появляется человек, у которого есть хоть что-то, чего нет у них. Это их злит и бесит.
– А почему? – искренне удивился Буратино.
– Не знаю, это мне неизвестно, но такова человеческая природа. Людям всегда плохо, когда кому-нибудь хорошо. Человеку очень обидно, если кто-нибудь преуспел больше, чем он сам. И очень приятно, когда этот кто-то падает, ломая себе шею. Увидев такого упавшего и, пнув его пару раз, человек приходит домой и говорит своей жене: «А этот-то, слыхала, навернулся так, что и встать не может. А корчил из себя птицу высокого полёта. Я его пнул пару раз». А жена ему скажет: «И поделом ему, дураку, пусть не зазнаётся, а вот ты у меня орёл: наподдал этому задаваке, так ему и надо. И жена у него стерва крашеная».
Конец ознакомительного фрагмента.