Бури
Шрифт:
— Настоящие разбойники. Вчера Царапка плюхнулся в тазик с водой, а Шмыга вскарабкался по занавеске под самый потолок и орал, пока Ляля его оттуда не сняла.
— Отлично, они все в меня. Успели дури нахвататься, — усмехнулся он.
— Вот уж не думаю, что вы стали бы звать на помощь, — хитро прищурилась женщина. — Вы из тех, кто привык к самостоятельности. Наверняка и от родителей рано отделились.
— Есть такое, — немного смутился землянин. — Отделился рано.
И они рассмеялись. С Марией, как и с Лялей, было легко и просто общаться.
— А под какой звездой
— Вы угадали, я рак по гороскопу, — хмыкнул штурман. Он уже знал, что здесь почти такие же знаки зодиака, как на Земле.
— О! — улыбнулась Мария. — Я тоже рак! Ну, вы не подумайте, что я астрологическая сумасшедшая. В гороскопы вообще-то не верю. Но положение звёзд на небе в момент рождения человека, наверное, всё-таки, не случайно.
— Согласен, — кивнул Кристиан.
И тут послышался звук открывающейся двери.
— Это я, и я голодная и расстроенная, — объявила Ляля весело.
— Что-то не похоже, — ответила ей Мария. — Голос вон какой бодрый.
— Наш преподаватель решил устроить сюрприз и всех заставил копировать его произведение. Обожаю впитывать творчество другого человека, забывая о собственном индивидуальном стиле. К тому же зачем творцам свое видение мира? Пусть лучше всё будет одинаково для всех, так удобнее, — сказала девушка, и Кристиан рассмеялся. Ляля вошла в кухню и поцеловала маму, а ему улыбнулась. — Привет! Вот видите, не зря вы согласились. Теперь на девяносто процентов состоите не из воды, а из чая.
— А оставшиеся десять — это пирожки с капустой, — отозвался он.
Женщины рассмеялись.
— Пойду бельё повешу, — сказала Мария.
Ляля устало плюхнулась на табуретку, и к ней на колени тут же запрыгнул Шмыга. До этого он спал где-то в глубине комнаты.
— Здравствуй, мальчик, здравствуй, мой милый! А что это у нас на усах? Паутина? Он её ест, — пояснила Кристиану девушка.
— Она вкусная, — серьёзно ответил штурман. — Я в детстве тоже попробовал один раз.
— Если вкусная, то почему один? — улыбнулась Ляля.
— Она мне нравилась только до определённого возраста.
— Понимаю. Я раньше любила кексы с повидлом, теперь почему-то терпеть не могу.
— А что учитель? Что вы копировали?
— Его гениальную картину. Он гениален во всем, даже внешне гениально симпатичен. По крайней мере, так у нас многие девочки считают, но на вкус и цвет, как говорится… А ещё он гениальный педагог.
Кристиан тихо рассмеялся.
— Он даёт глупые задания, потом сам же удивляется, почему половина группы выполняет их через силу, — продолжила Ляля. — Я понимаю, что ставить руку нужно терпеливо и старательно, но ведь мы должны и учиться слушать себя! Рисовать — значит, выпускать то особое чувство жизни, что у каждого человека свое. Я поэтому и пошла на художника учиться, мне нравится создавать новое.
— И у вас все преподаватели такие? — спросил штурман. Он знал, как хорошо Ляля рисует. Одна из её картин висела в коридоре. Это был прекрасно выполненный акварелью пейзаж.
— К счастью, нет, — широко улыбнулась девушка.
На кухню вернулась Мария.
— Я минут на пятнадцать отойду. У нас ни хлеба, ни молока нет.
— Ой, мам, прости… Я забыла.
— Да ладно. У тебя две курсовые на носу.
И она вышла в коридор.
Пока Ляля ела, Кристиан задумчиво гладил Царапку. Котёнок мурлыкал, развалившись у него на коленях. Из пушистой лапки торчал коготок, им он цеплялся за скатерть. Иногда звереныш поднимал глаза и смотрел на Лялю, словно изучал её. Кристиан тоже раздумывал над тем, почему женщины так тепло его приняли. Странное доверие, чем он его, спрашивается, заслужил?
— А у вас есть девушка? — вдруг спросила Ляля.
— Нет.
— Значит, и сына нет, — вздохнула она.
Кристиан не выдержал и рассмеялся.
— Пока что нет, — сказал он. — А у тебя парень есть?
— Пока что нет, — улыбнулась Ляля. — Мне кое-кто нравится, но это всё глупости. А любовь не должна быть глупостью.
— Согласен.
Кристиану вдруг пришла в голову странная мысль: если бы у него всё-таки был сын, он бы непременно познакомил его с Лялей. Девушка была чудесной, совсем не заслужившей такой вот скучной однобокой жизни. У неё были ещё по-детски большие глаза, взлохмаченные русые волосы и милые крупные веснушки на щеках. В её лице он видел надежду на лучшее будущее, стремление к свободе и радости, незапачканную, юную отвагу, готовность идти через трудности с улыбкой…
— Вообще, что есть любовь? — рассуждала между тем Ляля. — Просто чувство, которое мы себе внушаем? Придуманное кем-то безликое понятие, чтобы жизнь казалась лучше? Великая сила, которая склеивает наш мир, не давая ему развалиться на части?
— Или энергия, равной которой по силе ничего не существует? — сказал он.
— Да. И сила, и энергия, правильно. Я прекрасно понимаю, почему любовь в нашем мире не развивается, а скорее деградирует. Мы ведь и сами стоим на месте. Иногда хочется сдаться.
— Хочется, потому что так проще, — сказал Кристиан. — Ты веришь в сказки?
— Я хочу верить в то, что мир — нечто большее, чем учёба, работа и прочие обязательства. Иногда я думаю — а что было бы, если бы мы не умели чувствовать? И мне становится страшно. Без чувств невозможна жизнь, чувства — это фундамент бытия. А вот что ты построишь на нём — это твоё личное дело. Что вы строите, Кристиан?
Штурман окончательно оробел от её откровенности. Вот те на! Чтобы пятнадцатилетняя девушка в подобном унылом мире так разговаривала и чувствовала, должно была быть серьезная причина. Дело было, конечно, в Марии. В том, с каким доверием она относилась к дочери и её поступкам.
— Я бы очень хотел объяснить тебе всё и рассказать о том, кто я, но могу лишь подсказать, дать нащупать нужную нить, — сказал он.
— А вы знаете, почему мама не называет меня по имени? — внезапно спросила девушка.
Кристиан покачал головой.
— Она говорит, что не сможет произнести его так, как папа. Она помнит отца, помнит, с какими он говорил интонациями. — Девушка вздохнула. — Откуда вы, Кристиан? Почему рядом с вами я чувствую себя так необычно? — взволнованно произнесла она после минутной паузы.