Буриданы. Сестра и братья
Шрифт:
Открыв, словно в немом фильме, дверь, она вошла в полутемный коридор и стала карабкаться вверх по крутой лестнице. Просто удивительно, как условия жизни с годами могут все ухудшаться и ухудшаться! Разве ту единственную комнату, к которой она сейчас поднималась, можно было сравнить с просторным жильем отца в центре Тарту? А насколько узок и низок был даже тартуский дом по сравнению с их еще более ранней московской квартирой, где можно было часами играть в прятки, так, что не становилось скучно? Кстати, намного больше, чем по той квартире, она скучала по самой Москве, по особому свободному духу, который встречается только в метрополии, по огромным книжным магазинам, по вечно куда-то спешившей толпе, в которой было так просто раствориться, и, конечно, по театрам, по десяткам театров. Для Софии было полным потрясением, когда они, приехав после оптации в Тарту, вышли из поезда и потрусили на извозчике к своему временнему обиталищу, каждый раз потом, когда ей попадалось в книгах предложение, которое писатели, кажется, очень любили, «В тот день кончилось его детство»,
Эдичка сидел за столом, углубленный в «вычисления», как он это называл, – зрелище, Софии хорошо знакомое, папа всю жизнь прибавлял и вычитал, умножал и делил, рассчитывал продажу и прибыль, но для Эдички ситуация оказалась новой, он после школы арифметикой не занимался и сейчас с удовольствием увильнул бы, если бы София не купила ему в райцентре толстую тетрадь в клетку и не велела отмечать все расходы, связанные с постройкой дома, чтобы «не потерять ориентацию». Вот и потел Эдичка каждый вечер за кухонным столом, потел больше, чем когда копал котлован, не говоря об уроках лечебной физкультуры. Хилый в юности, недокормленный муж с годами стал покрепче, да и разумом в общении с образованной женой трезвее, но математический талант все же нечто другое.
– Кто звонил?
Голос Эдички доносился словно из-под земли, хотя София знала, что муж почти кричит. Пользуясь привилегиями глухой, она не спешила ответить, подошла сначала к стене, где, рядом с барометром висел пришпиленный булавкой лист бумаги с расписанием поездов.
– Эдичка, нам надо ехать на станцию. Звонила Виктория, Эрвин пропал. Они думают, что он мог отправиться сюда.
– Он ведь сообщил бы!
София притворилась, что не услышала контраргумента, открыла гардероб и стала искать, что надеть – вечера были уже холодные. Ничего не улавливая ушами, спиной она все-таки интуитивно почувствовала, как Эдичка послушно закрывает тетрадь и встает, возможно, мужу даже было по душе, что удастся хоть ненадолго отодвинуть неприятную работу.
– Пойду выведу машину из гаража, спускайся через пять минут! Слышишь?
Да, София слышала, но реагировать опять-таки не стала – чего ради говорить, если все понятно. Она выбрала одежду: толстые чулки, юбку, свитер, сплошь подарки больных, только туфли она купила сама, добротные немецкие туфли, которые носила уже двадцать пять лет – наверно, рекорд, подумала она с умилением, но она и ухаживала за ними, как за пациентами, много лет надевала только по праздникам, потом – когда собиралась в город, и только теперь, когда с кожи совсем уже слезла краска – в районе дома. Ни раньше, ни позже ее кошелек не позволил бы сделать хоть одну покупку в столь шикарном магазине, как тогда в Берлине, когда договор закончился, и она возвращалась на родину, чувствуя себя богачкой. В санатории Шейдегга не на что было тратить деньги, комната и еда были бесплатными, вот она откладывала и откладывала несколько лет подряд – и правильно делала, поскольку на родине царила безработица, и ей еще долго пришлось жить на сбережения. Ох, и бедной была та Эстонская республика, сколько народу вообще не получало никакой медицинской помощи, денег на визит к частному врачу у людей не было, а государственные доктора были наперечет, то ли государство не имело средств, то ли оно предпочитало расходовать их на другое, короче говоря, с тем, что сейчас, не сравнишь – если бы только в промежутке не было Сталина…
Погасив свет и выйдя в коридор, София, на всякий случай, заперла дверь, поездка, правда, предстояла недолгая, но осторожность никогда не помешает, воры водились, хоть и не в таком количестве, как сразу после войны, тогда однажды увели даже лошадей из конюшни санатория, а у них из хлева две свиньи, папа им подарил поросят, и они с Эдичкой добросовестно их выкармливали; голодать им все-таки не пришлось, в то время в радиусе десяти километров не было больше ни одного врача, и все жители окружающей местности ходили к ней, какие только манипуляции Софии не приходилось делать, даже искусственное дыхание утопающим, не говоря об акушерской помощи и накладывании гипса при переломах, самый трудный случай она помнила до сих пор, маленький мальчик уже пять дней мучился с дифтерией, когда мама наконец ее вызвала – ребенка удалось спасти, она сделала укол сыворотки в шейную вену и отправила его в больницу. Конечно, за помощь она никогда ничего не требовала, но, если предлагали, например, копченый окорок или яйца, не отказывалась, принимала, чтобы доставить удовольствие благодарному пациенту – да, это были интересные годы, наверно, самые интересные в ее жизни, каждый врач должен бы однажды пройти через такое.
«Москвич» уже стоял в дверях, вторая игрушка Эдички после скрипки, и обе мужу подарила она. Удивительные все-таки бывают люди, вот и Эдичка как будто не всегда понимал, что подобает и что нет, в начале их знакомства он как-то попросил Софию сходить в больницу и отнести его брату передачу, сам он, видите ли, «не может смотреть, как брат страдает». София, конечно, выполнила просьбу молодого квартиранта, ее воспитывали в духе отзывчивости, не христианского милосердия, верующих в их семье не было, мама терпеть не могла священников, а обычной человеческой взаимопомощи, однако поведение Эдуарда все-таки расценила, как странное. Совсем же потрясла ее следующая его просьба, пару лет спустя, купить ему немецкую скрипку. Правда, тогда они уже знали друг друга получше, София в то время ночевала в поликлинике, поскольку от их дома остался один фундамент, а квартирант, тоже оказавшийся без крыши над головой, умолил пустить
– Что ты стоишь, садись!
София не спешила следовать совету мужа, дождь перестал, а она знала, что кабина сырая, и в ней воняет бензином. Разумнее было подождать, пока Эдичка не совершит обычный ритуал, то бишь протрет тряпкой оба стекла, переднее и заднее, днем к этому добавлялись еще капот и крылья, но сейчас, в сумерках, можно было надеяться, что муж немного умерит свой пыл. На самом деле, Софии аккуратность нравилась, пожалуй, что Эдичка перенял ее у нее, София всегда имела привычку ухаживать за вещами, не потому, что поклонялась им, а поскольку знала: все стоит денег. Была ли она скрягой? Если да, то лишь чуть-чуть, но она была уверена, что одну черту никогда не переступит – люди для нее должны были оставаться важнее вещей. Она до сих помнила, как папа приехал спустя несколько дней после бомбежки Тарту и обнаружил ее на руинах дома, где она пыталась найти хотя бы столовое серебро. «Не огорчайся, у тебя есть голова на плечах, это твое главное имущество!» – утешил ее папа, и Софии сразу стало легче – если уж отец смог быть выше потери еще одного дома, то что жаловаться ей, молодой женщине?
Снова стало капать, и София, не имея желания возиться с зонтиком, все-таки влезла в кабину, где в нос ей, как и можно было ожидать, ударил запах бензина. После того, как она оглохла, ее обоняние улучшилось, даже чересчур, нарушители режима боялись ее, как огня, София из любой части санатория улавливала, когда кто-то ходил тайком покурить в парк или – упаси боже! – опустошить с приятелями бутылку на троих. Запахи медикаментов ей нравились, ароматы некоторых блюд тоже, но когда Эдуард весной удобрял картофельный участок навозом, она зажимала нос, да и запаха пота терпеть не могла, к счастью, Эдуард следил за чистотой своих рубашек, тут Софии трудно было бы его упрекнуть, если по чести, это должно было входить в ее обязанности, разве папа хоть раз в жизни стирал свои носки, но папа с утра до вечера работал, содержал большую семью, так и она была загружена выше головы, ее рабочий день длился двенадцать часов, кроме лечащего врача она числилась еще и радиологом, потому и многие домашние хлопоты словно сами собой легли на Эдичку, муж как будто был даже этим доволен, вот и он приносит пользу, зарплату-то он получал маленькую – нет, Эдичка все-таки был ей хорошим другом.
«Друг» тем временем, убедившись, что сколько стекла не вытирай, очередные капли снова оставят на них пятна, отказался от дальнейших попыток и тоже сел в кабину. Чистка машины, его, кажется, согрела, он сразу стащил куртку, оставшись в тренировочном костюме, и даже бросил кепку на заднее сидение, обнажив череп, который блестел, как скамейка в большой круглой аудитории тартуского университета; впрочем, сарказм ее неуместен, с ее красивыми темными пышными локонами тоже произошли бесповоротные изменения, правда, волосы не выпали, однако поседели. Вид у мужа был, как всегда, когда он садился за руль, сосредоточенно-озабоченный, Эдичка боялся всего, засухи и потопа, русских и немцев, аварии и грязи. В дождливую погоду, как сегодня, опасность исходила от луж, в сухую – от дорожной пыли, и только, когда удавалось добраться до асфальта, Эдичка успокаивался, и на его лице появлялась широкая улыбка, как в те моменты, когда он вытаскивал из реки килограммовую щуку, иногда он даже начинал петь: «Мы ребята шелковые, та-руй-ра-ра…» Да, в какой-то степени он действительно был «шелковым», не зря же выбрал такую жену, которую не надо кормить, наоборот, она и тебя накормит – но, возможно, в этом и состояла его миссия, поддерживать столь образованную женщину, как София?
Пока до песни было далеко, Эдуард с серьезным видом совершил еще целый ряд ритуальных действий, сначала задвигались «дворники», потом кабину заполнил тихий звук, напоминающий жужжание мухи – Эдичка включил мотор. Теперь следовало быть повнимательней, но София, как зачарованная, наблюдала за тем, как «дворники» стирают все новые и новые капли – это, по ее мнению, было большим чудом техники, чем сама машина, потому не заметила, как автомобиль сдвинулся с места, и чуть не ударилась лбом о переднее стекло.