Буркачан
Шрифт:
Кто-то повторно, но уже более требовательно позвал Асинат. Группа уходила с площади.
– Я сопровождаю важных персон, – извинилась Асинат, – не могу задерживаться.
Она посмотрела на Алеся глазами, полными слёз и, уходя, добавила:
– Ты так возмужал, мой милый Седой… Стал ещё статней, чем был прежде!
Алесь махнул рукой ей вслед.
«А как бы сложилась моя жизнь, – подумал он, – если бы я остался тогда в Афгане, как предлагал отец Асинат, командир отряда узбекских моджахедов? Наверное, неплохо. По крайней мере, лучше, чем сейчас. Да что теперь об этом!»
Алесь зажал в себе тонко
Билет на поезд Москва – Владивосток он купил без помех, вложив в паспорт безграничную благодарность кассиру. Он даже и предположить не мог, какой судьбоносной окажется эта похрустывающая оранжеватая бумажка, дающая право ехать в купе спального вагона прямого сообщения. Двойной подарок преподнесёт ему судьба.
Поезд отправлялся вечером, и оставшиеся до отъезда часы Алесь побродил по весенней Москве, навестил могилу генерала, забытую и заброшенную. «Как устроюсь на новом месте стабильно, подзаработаю деньжат, приеду сюда и приведу всё в порядок», – усовестился он.
Москва тоже показалась заброшенной, омерзительно чужой, бездушной, неприбранной, крикливой, набитой злыми и куда-то вечно бегущими людьми. Не приведи Господь упасть – затопчут!
Несколько раз Алесь справлялся у прохожих, как пройти на такую-то улицу, на каком транспорте проехать. Отвечали неприветливо или, хмыкнув, просто проходили мимо с непроницаемыми лицами. На Кузнецком мосту его пыталась ограбить четвёрка рослых пьяных подростков. Разбросав любителей лёгкой наживы по проезжей части, причём один едва не угодил под колёса автомобиля, Алесь бегом бросился с места разбоя: не хватало ещё попасть в милицию, тем более с его биографией! Рядом ржаво запищали тормоза «Жигулей».
– Эй, мужик, садись! Увезу от погони!
Алесь, не раздумывая, прыгнул в открытую кабину.
– Куда?
– На Ярославский!
– Тут километров пять. Но возьму дорого!
– Идёт. Гони.
Водила оказался словоохотливым, но, какой бы темы он ни касался, всё крутилось вокруг денег. Вдруг вспомнился Гоголь, его бессмертный Чичиков, уезжающий из родного дома с напутственным словом папаши, чтобы наживал, берёг сынок каждую копеечку: «Копейкой всё прошибёшь!» Такое время одурманило Москву, да что её, всю Россию-матушку! На копейку поставили даже честь и совесть.
Попутчиками в купе вагона оказались две старушки, одетые во всё чёрное. Ехали куда-то на похороны. Об этом их разговор и кружил. Алесь залез на верхнюю полку, попытался заснуть. Промаявшись часа два, ощутил голод и отправился в ресторан. За окнами вагона уже разметнулась холодная весенняя ночь второй половины мая. Свободными в ресторане оказались только три места у стола, за которым сидел человек крепкого телосложения, с бычьей шеей и ёжиком побитых сединой волос.
– Надеюсь, не побеспокою, если составлю компанию? – сказал Алесь, устраиваясь за столом и вглядываясь в его мясистое лицо.
– Садись, чего там, не помешаешь! Вдвоём рюмахи пойдут веселее, – ответил тот, скаля в пьяной улыбке два ряда стальных зубов. – Давай знакомиться, – протянул он руку. – Жека! – сверкнул он раскосыми наглыми глазами.
– Андрей, – соврал Алесь и пожал потную ладонь Жеки.
– Андрей-воробей, держи хрен бодрей, – поскабрезничал тот, настраиваясь
Алесь заказал в буфете графин водки, по две порции гуляша, салата, колбаски и жареных кур.
– Я угощаю.
Жеке такой жест пришёлся по душе. Он уже нагрузился хмелем до поросячьих глаз, но от продолжения ужина за чужой счёт отказаться не мог.
– Ну, за что пьём? – поднял рюмку Алесь.
– А за тех, кто командовал ротами, – чуть запинаясь языком, многозначительно ответил Жека.
– А ты командовал?
– Не-е-е. Поменьше. Я был старшим сержантом.
– На фронте?
– А как же! На японском. Бил самураев на Дальнем Востоке.
По опыту Алесь знал: если человек начинает говорить о боевых делах от первого лица – бил, занимал города, брал в плен, – значит, скорее всего, отсиживался где-нибудь в прифронтовом тылу, не стремясь к военным подвигам и наградам.
Когда Алесь спросил Жеку о последних, тот сердито замахал рукой:
– А на хрена они мне, эти железки? Звенеть должно не на груди, а в кармане!
– Тоже верно, – согласился Алесь, – ну, а после войны?
– Служил во внутренних. Эшелоны сопровождал с зеками да переселенцами. Хотя последние мало отличались от зеков, – ухмыльнулся Жека. – Непритязательные были. За лучшей жизнью, видите ли, ехали, дураки! – заржал он, а следом подмигнул, – Давай, брат, давай, наливай ещё!
Кровь прихлынула к вискам Алеся. И крутнулось назад колесо памяти, сшибая в ярости всякую житейскую мелочь на пути своём, и остановилось в том же яростном изумлении у вагона многострадального состава, высветив фигуру пьяного солдата: «Давай, мамка, давай, побыстрее разворачивайся!» Как зубильная метина в железо, врезались тогда в память и оскал стальных зубов, и нахальный пришур, и эти слова. «Неужели он?». Помолчали.
– Надо же, – с деланным недоверием обрадовался Алесь, выдав свой ступор за удивление, – и я во внутренних войсках служил, и я эшелоны сопровождал. Выходит, мы однополчане! – неожиданно для самого себя соврал он.
– Выходит, – сначала с подозрением, а потом в радостном изумлении ощерился Жека. – Быват же такое!
Он встал из-за стола, потянулся к Алесю, намереваясь обнять его. Алесь уклонился, обеими руками ухватил Жеку за плечи и усадил на место.
– Кажется, я того… Ослабел малость, – Жека потряс головой, – пора баиньки.
– Ещё по одной-другой и отчалим. Приятно с тобой поговорить! Когда ещё однополчанина встретишь? Знаешь, Жека, – подстраивался Алесь под тон собеседника, – солдатчина солдатчиной, а службу вспоминаю не без ностальгии: сколько мы молодых девах перепортили, когда эшелоны-то сопровождали? Эх, вот было времечко!
– Надо же, – в свою очередь обрадовался Жека, – и мы тоже! Энтих баб… Пондравица какая – вызываешь её, как будто к начальнику поезда, с документами, – он сделал такое памятное для Алеся ударение на втором слоге слова, – а сам ведёшь её в караулку! – мечтательно осклабился он. – Если не ерепенилась, отпускали с угрозой: молчи мол, падла, не вякни кому! А которые выкобенивались, тех драли в очередь всем караулом, – показал как и даже губами почмокал от некогда пережитого животного удовлетворения, – потом водку в глотку – и за борт. А документы – в печь. Ищи-свищи! – он присвистнул и опрокинул очередную рюмку.