Буря кристаллов
Шрифт:
Близость Ирта и боль от удара загоняли в панику. Тим даже не подумал о силовой защите.
— Ты чуть не выбил мне глаз.
Собственный голос показался жалким, и, собрав всю волю, Тим попытался вывернуться из обхвата изоморфа.
— Не дергайся, — прорычал тот и сильнее сдавил кольцами.
Мыслеприказов ждали силовые кольца экзоскафандра, защита и репаранты крейсера — все подчиненные капитану системы. Можно заживить раны, оградить себя от любой опасности, но Тим закрыл мысли и закрыл глаза. Он и его чудовище — единственные
Ирт опустил его в ковш-кресло, закрепленное на кронштейне обвода палубы. Сразу вспомнилась Сью, которая любила крутиться на таком же ковше "Сияющего". Там, на межзвездном крейсере, он был силовым, а здесь из стали и пластика. Травмированный глаз наливался болью и уже не полностью открывался. Общение в стиле изоморфа — сначала покалечить, потом позаботиться о зверушке. Ирт подогнал ближе другое кресло-ковш. Желает поговорить. Но Тиму хотелось отгородиться, ускользнуть телом, мыслями, взглядом
Выстроенное силовой консолью помещение было оснащено разноуровневыми местами экипажа и панелями управлений различных служб. Но выглядело выцветшим. Искусственный интеллект корабля не дождался ни артиллеристов, ни навигаторов, ни офицеров службы сохранения плавучести. Притушил краски, размыл углы и формы силовых конструкций. Уже не центральная палуба, а только ее отпечаток. Корабль-призрак с двумя заплутавшими в прошлом рейнджерами на борту.
Ирт бухнулся напротив и широко развел ноги.
— Эта мертвая подставка для тела нравится мне все же больше, чем та дрянь, которая нарастала вокруг тебя, как взбесившийся офур.
— Имеешь ввиду ложемент?
— Да. Липкое и жадное до чужой собственности.
Везде и всюду привычные мерки орфортской жизни.
— Если мертвое, то не жадное. Жадным может быть только живое, например, изоморф.
— Не умничай, Чага. Мы здесь одни, и я могу решить, что ты мне не нужен, чтобы вернуться на Орфорт.
Белые зубы блеснули в полутьме, и Тим инстинктивно поднес руку к поврежденному глазу. Почему он не боялся ростков внутри и так страшился за кожу и части своего тела? Одно было удовольствием, другое — пыткой.
Вдохнул, выдохнул и с трудом проговорил:
— Думаешь, ты все здесь решаешь?
Губы-червяки дернулись, но чудовище промолчало.
— То, на чем ты сидишь, Ирт, мало отличается от ложемента. Те же возможности фиксации, только более дешевые и менее приятные.
— О чем ты говоришь?
Безумное растение ничему не учится.
— О том, что сверху может хлынуть гель, превращая тебя в зафиксированный кокон с трубочкой для воздуха.
Ирт даже не поднял голову, только руки удлинились и легли на колени Тима. Вместо пальцев на кистях отрасли костяные лезвия.
— И почему он может хлынуть? — прошелестел с угрозой.
Если даже изоморф не разбирается в крейсерах и земных технологиях, то читает Тима так, как Людвиг Швардеубер хроновакуумы
— Потому что я прикажу, — выдавил Тим. — Или потому что возникнет угроза жизни при перегрузке.
Ирт откинулся на спину и стал рассматривать перекрытия над головой.
Все в потухшем, погруженном в самотестирование крейсере подчинялось Тиму. Корабли всегда ощущались, как преданные могучие звери, драконы, прочно связанные с капитаном узами службы и верности. В этот раз кейсер и его капитан превращались в одно существо. Во время прыжка из солнечной системы нервы и сухожилия будто вросли в обшивку и перекрытия. Не нужно приказывать, складывать словами мысли, лишь пожелать…
— Ты все равно этого не сделаешь.
— Почему ты так уверен?
— Тогда останешься один, а ты боишься этого. Пытаешь убедить себя, что все равно одинок, и так даже лучше, но все вранье. Я чую твое вранье, дружок. На этой летающей скорлупе нет даже осколков богов, с которыми ты играл на Орфорте. Только я. Поэтому ты будешь хвататься за меня, что бы я ни сделал, и никаких мыслеприказов не будет.
Вот так и ни малейших сомнений.
— Может, ты и знаешь, когда я вру, но и я о тебе кое-что понимаю.
— И что же?
— Ты просто бешенное самоуверенное растение. Умеешь читать мысли и сны, но на самом деле ни черта не знаешь про людей.
Ирт рассмеялся. Смех гулко прокатился по палубе. Тим опустил глаза туда, где тускло поблескивали лезвия-пальцы.
— Хорошо, Чага. Раз я ничего не знаю, расскажи о себе. Хочу послушать твою историю.
Вот уж неожиданность. Светские беседы на краю галактике Зет.
— Зачем? Ты уже вынул из меня все, что хотел
— Вовсе нет. Только то, о чем громко думаешь, когда врастаю внутрь.
Тим сомкнул на груди руки.
— Дерьмово звучит про это.
Ирт подался вперед, сближая кресла.
— Звучит приятно. Но сейчас у тебя есть возможность рассказать самому. С помощью короткого мясистого отростка в головной дырке. Начинай, землянин.
Тим скривился. На дружескую или хотя бы вежливую беседа не походила. С другой стороны, в дальней дыре космоса умеющее говорить и слушать чудовище — уже подарок. Где началась та дорога, которая привела к разговорам с инопланетниками с помощью коротких мясистых отростков? С желания летать среди звезд?
— Вообще-то я не землянин. Я родился на Марсе. Потомков переселенцев часто называют марсианами.
Флаа качнул головой, и Тим уловил выражение обиженного недоверия. Что-то детское, плохо сочетающееся с тушей десантника и лезвиями у самых колен. Оно исчезло через мгновение, и губы изоморфа растянулись в обычной презрительной улыбке.
— Значит, ты предал и бросил свою родную планету, как и меня. Сбежал на Землю? В твоей истории нет ничего нового, Чага.
Простая и плотоядная логика. Кому принадлежишь ты, и кто принадлежит тебе. Священная преданность пищевой цепочке и Стенам рода.