Буря мечей. Том 1
Шрифт:
– И сдержал слово – по крайней мере в тот раз.
– Снег мы скинули на Толстого Тома, самого неповоротливого из отцовских стражников. – После Том долго гонялся за ними по двору, и все трое раскраснелись, как осенние яблоки. – Но вы сказали, что видели меня дважды. Когда же это было во второй раз?
– Когда король Роберт приехал в Винтерфелл, чтобы сделать твоего отца десницей, – небрежно промолвил Король за Стеной. Джон изумленно раскрыл глаза.
– Не может быть.
– Может. Узнав, что король приезжает, твой отец послал весть своему брату Бенджену на Стену, чтобы тот тоже приехал на пир. Черные братья общаются с вольным народом больше, чем ты думаешь, поэтому вскоре эта весть дошла и до меня. Против такого случая устоять я не мог. В лицо меня твой дядя не знал, так что с этой стороны я ничего не опасался, а отец твой вряд ли мог запомнить молодую ворону,
– А как же Стена?
– Стена может остановить армию, но не одного человека. Я взял лютню и мешок с серебром, взобрался по льду около Бочонка, прошел пешком несколько лиг на юг от Нового Дара и купил себе другую лошадь. Если брать в целом, я двигался быстрее, чем Роберт, которого задерживала громоздкая колымага, где ехала его королева. В одном дне к югу от Винтерфелла я нагнал его и примкнул к его свите. Вольные всадники и межевые рыцари всегда увязываются за королевскими процессиями в надежде поступить к королю на службу, а моя лютня обеспечила мне хороший прием. – Манс засмеялся. – Я знаю все похабные песни, когда-либо сочинявшиеся к северу и к югу от Стены. Ну и вот. В ночь, когда твой отец задавал пир Роберту, я сидел на задах его чертога вместе с другими вольными всадниками и слушал, как Орланд из Староместа играет на высокой арфе и поет о покоящихся в море королях. Я отведал мясо и мед твоего отца, поглядел на Цареубийцу и Беса… а еще видел мельком детей лорда Эддарда и волчат, бегавших за ними по пятам.
– Баэль-Бард, – сказал Джон, вспомнив сказку, которую рассказала ему Игритт на Воющем перевале в ночь, когда он чуть ее не убил.
– Если бы. Не стану отрицать, что подвиг Баэля меня вдохновлял, но я, насколько помню, ни одной твоей сестры не похитил. Баэль сам сочинял свои песни и проживал их. Я пою лишь то, что сложили люди получше меня. Еще меду?
– Нет, благодарю. А что, если бы вас обнаружили… схватили…
– Тогда твой отец отрубил бы мне голову, – пожал плечами король. – Впрочем, я ел под его кровом, и меня защищали законы гостеприимства, древние, как Первые Люди, и священные, как сердце-дерево. – Он показал на стол, за которым они сидели, на разломленный хлеб и куриные кости. – Теперь ты мой гость, а значит, я не причиню тебе зла… по крайней мере этой ночью. Поэтому скажи мне правду, Джон Сноу. Кто ты – трус, вывернувший наизнанку свой плащ со страха, или какая-то другая причина привела тебя в мой шатер?
Несмотря на все законы гостеприимства, Джон Сноу знал, что ступает по тонкому льду. Один неверный шаг – и он провалится в воду, холод которой останавливает сердце. «Хорошенько взвешивай каждое слово», – сказал он себе, и хлебнул меду, чтобы выиграть время. Потом положил рог на стол и сказал:
– Скажите мне, почему вы сами вывернули свой плащ, и я скажу, почему вывернул свой.
Манс улыбнулся, как и надеялся Джон. Король явно любил послушать собственный голос.
– Ты, конечно, наслушался историй о моем дезертирстве.
– Одни говорят, что вы сделали это ради короны, другие – что ради женщины, третьи – что в вас течет кровь одичалых.
– Кровь одичалых – это кровь Первых Людей, та же, что течет в жилах Старков. Что до короны, где ты ее видишь?
– Я вижу женщину. – Джон взглянул на Даллу.
Манс взял ее за руку и привлек к себе.
– Моя леди тут ни при чем. Я встретил ее на обратном пути из замка твоего отца. Полурукий был вытесан из старого дуба, но я живой человек и не могу устоять перед женскими чарами… как и три четверти Ночного Дозора. Среди носящих черное есть такие, у кого женщин было вдесятеро больше, чем у меня, бедного короля. Попробуй угадать еще раз, Джон Сноу.
– Полурукий говорил, что вы страстно любили музыку одичалых…
– Верно, любил. И сейчас люблю. Это уже теплее, но не совсем горячо. – Манс встал, расстегнул свой плащ и бросил его на скамью. – Все произошло из-за него.
– Из-за плаща?
– Черный шерстяной плащ брата Ночного Дозора. Однажды в разведке нам встретился прекрасный большой лось. Когда мы стали его свежевать, запах крови выманил из логова сумеречного кота. Я прогнал его, но он успел изорвать мой плащ в клочья. Здесь, здесь и здесь – видишь? Кроме того, он разодрал мне руку и спину, из меня хлестало хуже, чем из лося. Братья, боясь, что я умру еще до того, как меня доставят к мейстеру Маллину в Сумеречную Башню, отвезли меня в деревню одичалых, где, по нашим сведениям, жила знахарка. Там мы узнали, что старушка умерла, но ее дочь позаботилась обо мне. Она промыла и зашила мои раны, а потом кормила меня овсянкой и отварами, пока я не окреп настолько, чтобы сесть на коня. Заодно она и мой плащ зашила, использовав красный асшайский шелк, который еще ее бабка нашла в выброшенном на Стылый Берег разбитом корабле. Это было самым большим ее сокровищем и ее подарком мне. – Манс снова накинул плащ себе на плечи. – Но в Сумеречной Башне мне выдали новый, сплошь черный, на черной подкладке, под цвет моим черным штанам, черным сапогам, черному дублету и черной кольчуге. В новом плаще не было прорех… и красных заплаток, конечно, тоже. Братья Ночного Дозора одеваются в черное, сурово напомнил мне сир Денис Маллистер – точно я мог об этом забыть. А мой старый плащ, сказал он, пойдет в огонь.
Я ушел на следующее утро… ушел туда, где поцелуй не считают преступлением и где человек может носить плащ, какой захочет. – Манс застегнул пряжку на груди и снова сел. – А ты, Джон Сноу?
Джон снова глотнул меда. «Есть только одно, во что Манс может поверить».
– Вы говорите, что были в Винтерфелле, когда мой отец давал пир королю Роберту.
– Верно, был.
– Значит, вы видели всех нас. Принцев Джоффри и Томмена, принцессу Мирцеллу, моих братьев Робба, Брана и Рикона, сестер Арью и Сансу. Вы видели, как они прошли по среднему проходу под устремленными на них взорами и заняли места под самым помостом, где сидели король с королевой.
– Да, я помню.
– А видели вы, где сидел я, Манс? – Джон подался вперед. – Видели, где поместили бастарда?
Манс Налетчик устремил на Джона долгий внимательный взгляд.
– Думаю, тебе надо будет подобрать новый плащ, – сказал наконец король и протянул Джону руку.
Дейенерис
Над тихой голубой водой разносился мерный бой барабанов и тихий шорох корабельных весел. Большая барка, скрипя, тащилась на толстых канатах за двумя галеями. Паруса «Балериона» праздно обвисли на мачтах. Но все равно Дейенерис Таргариен, стоя на баке и глядя, как ее драконы гоняются друг за дружкой в безоблачном небе, никогда еще на своей памяти не была так счастлива.
Ее дотракийцы называли море «дурной водой», не доверяя влаге, которую не могут пить лошади. Когда корабли подняли якоря в Кварте, можно было подумать, что они отплывают в преисподнюю, а не в Пентос. Ее молодые храбрые кровные всадники смотрели на удаляющийся берег выпученными белыми глазами. Каждый из них старался не выказывать страха перед двумя другими, зато служанки Ирри и Чхику отчаянно цеплялись за поручни и изливали за борт содержимое желудков даже при малейшей качке. Остальной крошечный кхаласар Дени сидел в трюмах, предпочитая общество своих беспокойных коней страшному безбрежному миру вокруг корабля. На шестой день путешествия внезапно налетел шквал, и Дени слышала через люки, как бьются и ржут лошади и молятся дрожащими голосами люди при каждом крене «Балериона».
Ее саму никакой шквал напугать не мог. Ее прозвали «Дейенерис Бурерожденная», ибо она явилась в этот мир на далеком Драконьем Камне во время самого сильного шторма в истории Вестероса; он посшибал со стен замка каменных горгулий и разнес в щепки флот ее отца.
В Узком море часто бывают штормы, а Дени в детстве пересекла его с полсотни раз, убегая из одного вольного города в другой от наемных убийц узурпатора. Она любила море, и свежий соленый воздух, и безмерность горизонтов, ограниченных только лазурным сводом неба. В море она чувствовала себя маленькой, однако свободной. Она любила дельфинов, сопровождавших иногда «Балерион» и сверкавших в воде серебряными копьями, любила мелькавших в воздухе летучих рыб. Даже матросы с их песнями и россказнями были милы ей. Однажды на пути в Браавос, глядя, как они спускают большой зеленый парус в преддверии шторма, она подумала даже, как хорошо было бы самой стать моряком. Но когда она рассказала об этом брату, он так оттаскал ее за волосы, что она расплакалась. «В тебе течет кровь дракона! – орал он при этом. – Дракона, а не какой-то вонючей рыбы».