Буржуа
Шрифт:
«Если ты продаешь что-нибудь для наживы, то прислушайся к шепоту твоей совести, удовлетворись умеренной прибылью и не обращай в свою пользу неосведомленности покупателя» (213).
Тут можно, пожалуй, возразить, что столь мудрые поучения легко высказывать. Они выражают, быть может, только воззрения часов спокойного размышления, они являются, может быть, только голосом совести, который был слышен в спокойствии рабочего кабинета, не заглушался дневным шумом. И поэтому они лишены доказательной силы. Такое возражение я пытался бы обессилить указанием на тот факт, что:
2) их отношение к самой деловой жизни, их поведение как коммерсантов, характер ведения ими дела, то, что можно было бы назвать их коммерческим стилем, вполне свидетельствует о том же самом духе, которым порождены эти заявления о смысле наживы.
Темп их коммерческой деятельности был еще с развальцей; все их поведение — покойным. Еще не было бури в их деятельности.
Мы
Боценские оптовики закрывали на все лето свои дела и жили на даче в Обер-Боцене.
Так же как давали себе отдых в течение дня и в течение года, так и в жизни устраивали себе продолжительные периоды отдыха. Было, пожалуй, общим обыкновением, что люди, нажившие в торговле и производстве скромное состояние, еще в цветущем возрасте удалялись на покой и, если только было возможно, покупали себе за городом имение, чтобы провести закат своей жизни в созерцательном покое. Якоб Фуггер, заявление которого, что «он хочет наживать, пока может», я сам однажды поставил в качестве эпиграфа к описанию генезиса современного капитализма как типически-характерное для законченного капиталистического хозяйственного образа мыслей (каковым оно, несомненно, и является), далеко опередил свое время. Антон Фуггер и характеризует его как странного чудака вследствие этих воззрений. Он был не «нормальным». Такими, напротив, были те, кто в мешке своего мировоззрения с самого начала принесли идеал рантье.
Через все итальянские книги купцов проходит тоска по спокойной жизни в вилле, немецкий Ренессанс носит ту же черту феодализации коммерсантов, и эту черту мы встречаем неизменной в привычках английских купцов в XVIII столетии. Идеал рантье представляется нам здесь, следовательно (мы увидим, что он может иметь еще совершенно другой смысл, может найти место в совершенно ином причинном ряду), общим признаком раннекапиталистического образа мыслей.
Доказательство того, как исключительно он еще господствовал над английским деловым миром в первой половине XVIII столетия, нам снова дает Дефо своими замечаниями, которыми он сопровождает, очевидно, общераспространенное обыкновение английских купцов вовремя удаляться на покой (в XLI st. Ch. 5-го издания «The Compi. Engl. Tradesman»).
Он полагает: кто нажил 20 000, для того самое время оставить дело. На эти деньги он уже может купить себе совсем не дурное имение, и тем самым он войдет в состав джентри. Он только дает этому новоиспеченному джентльмену на дорогу следующие поучения: 1) он должен и в будущем продолжать вести свой экономный образ жизни: из 1000 ренты он должен расходовать самое большое 500, а на сбереженное увеличивать свое состояние; 2) он не должен пускаться в спекуляции и принимать участие в учредительстве: ведь он удалился, чтобы насладиться тем, что он нажил (retired to enjoy what they had got): зачем же тогда снова ставить это на карту в рискованных предприятиях? Какое другое основание, кроме чистой жадности, может вообще побудить такого человека броситься в новые авантюры? Ведь такому вообще нечего делать, как только быть спокойным, после того как он попал в такое положение в жизни (Such an one… has nothing to do but to be quiet, when the is arrived at this situation in life). Прежде он должен был, правда, чтобы нажить свое состояние, быть прилежным и деятельным; теперь же ему нечего делать, как только принять решение быть ленивым и бездеятельным (to determine to be indolent and inactive). Государственные ренты и землевладение — единственно правильное помещение для его сбережений.
Если же буржуа старого стиля работали, то самое ведение дела было такого рода, чтобы заключалось возможно меньшее количество деловых актов. Незначительному экстенсивному развитию коммерческой деятельности соответствовало такое же незначительное интенсивное развитие. Показательным для духа, в котором вели дела, мне представляется то обстоятельство, что вся прежняя хозяйственная мудрость заключалась в том, чтобы достичь возможно более высоких цен, чтобы с возможно меньшим оборотом получить высокую прибыль: малый оборот — большая польза, вот деловой принцип предпринимателей того времени. Не только мелких, полуремесленных производителей — нет, даже вполне крупных приобретательских обществ. Принципом голландско-ост-индской компании, например, было вести «малые дела с большой пользой». Отсюда ее политика: истреблять деревья пряностей, сжигать богатые урожаи и т. д. Это делалось и для того, чтобы не предоставлять бедному населению вредного потребления колониальных товаров.
Имели в виду главным образом сбыт богатым, а он всегда удобнее, чем сбыт широкой массе (214). Отражением этого воззрения была теория писателей-экономистов, которые (как и везде) в течение всего XVII и XVIII в. были защитниками высоких цен (215). Внешним выражением этого внутреннего покоя и размеренности была полная достоинства поступь, был несколько напыщенный и педантический вид буржуа старого стиля. Мы с трудом можем представить себе торопливого человека в длинном меховом плаще Ренессанса или в панталонах до колен и парике последующих столетий. И достойные доверия современники так и изображают нам делового человека как мерно шагающего человека, который никогда не торопится именно потому, что он что-нибудь делает. Мессер Альберти, сам очень занятой человек, обычно говаривал, что он никогда еще не видал прилежного человека идущим иначе как медленно, — узнаем мы из Флоренции XV столетия (216). И хороший свидетель сообщает нам о промышленном городе Лионе в XVIII столетии: «Здесь в Лионе ходят спокойным шагом, потому что (!) все заняты, тогда как в Париже все бегут, потому что ходят праздно» (217). Мы видим живыми пред собой крупных купцов Глазго в XVIII в. «в красных кафтанах, треуголках и напудренных париках, шагающих взад и вперед по Планистенам, единственному кусочку мостовой в тогдашнем Глазго, покрывавшему 300 или 400 м улицы перед домом городского совета, — с достоинством беседуя друг с другом и высокомерно кивая простому народу, являвшемуся свидетельствовать им свое почтение» (218).
3) отношение к конкуренции и к «клиентеле» соответствует характеру ведения дела: ведь главным образом хотят иметь покой; этот «статический принцип», исключительно господствовавший над всей докапиталистической хозяйственной жизнью, занимает и в строении раннекапиталистического духа все еще значительное место. «Клиентела» имеет еще значение огороженного округа, который отведен отдельному коммерсанту, подобно территории в заморской стране, которая предоставлена торговой компании как отграниченная область для исключительной эксплуатации.
Как раз об этой особенности раннекапиталистического хозяйственного образа мыслей я недавно подробно высказался в другой связи (219) и могу поэтому ограничиться здесь немногими указаниями. Я хочу только указать на некоторые важные деловые принципы и деловые воззрения, которые должны были явиться следствием статически мыслимой организации хозяйства и которые в действительности и господствовали над кругом идей буржуа старого стиля.
Строжайше воспрещена была всякая «ловля клиентов»: считалось «нехристианским», безнравственным отбивать у своих соседей покупателей. Среди «Правил для купцов, торгующих товарами» есть одно, гласящее: «Не отвращай ни от кого его клиентов или купца ни устно, ни письменно и не делай также другому того, чего ты не хочешь, чтобы с тобою случилось». Этот принцип и предписывают строжайше каждый раз снова купеческие уставы. «Майнцский Полицейский Устав» (18-й пункт) гласит, что «никто не должен отвращать другого от покупки или более высокой надбавкой удорожать ему товар под страхом потери купленного товара; никто (не должен) вмешиваться в торговлю другого или вести свою собственную так широко, что другие граждане от этого разоряются». Саксонские торговые уставы 1672, 1682, 1692 гг. постановляют в пункте 18-м: «Никакой торговец не должен отзывать у другого его покупателей от его лавок или торговых заведений, ни удерживать от покупки кивками или другими жестами и знаками, а тем более требовать с покупателей уплаты за лавки или склады другого, хотя бы они находились по отношению к нему в долговом обязательстве» (220).
Совершенно последовательно тогда были запрещены, каждая в отдельности и все вместе, те уловки, которые стремились к тому, чтобы увлечь свою клиентелу.
Еще в глубь XIX столетия у важнейших торговых домов остается отвращение даже по отношению к простым деловым объявлениям: так, нам, например, известно как раз о нью-йорских фирмах, что они ощущали это отвращение еще в середине XIX столетия (221).
Но безусловно предосудительной считалась еще долгое время, в течение которого деловое объявление уже существовало, коммерческая реклама, т. е. восхваление, указание на особые преимущества, которыми одно предприятие якобы, по его же словам, обладает по сравнению с другими. Как высшую же степень коммерческого неприличия рассматривали объявление, что берут более дешевые цены, нежели конкурент.