Буржуа
Шрифт:
Наконец, коммерческая «солидность». Кто усомнится, что «солидное» ведение дела еще и ныне — и ныне, может быть, больше, чем когда бы то ни было, — представляет необходимую составную часть практики всякого крупного предпринимателя? Но опять-таки поведение предпринимателя как человека совершенно отделено от поведения предприятия. Правила «солидности» — это ныне комплекс принципов, которые должны регулировать не личное поведение хозяйствующего субъекта) а смену деловых отношений. «Солидный» коммерсант может лично быть безусловно низко стоящим в моральном отношении человеком; характеристика «солидности» относится исключительно к мыслимому отдельно от него ведению дела. Оно как бы отделено от личного поведения руководителя дела и подчиняется совершенно особым законам. Это дело солидно, говорим мы: оно как таковое имеет репутацию солидности, может быть, в течение ряда поколений. Мы совершенно не знаем его владельцев; оно, быть может, товарищеское предприятие, может быть, совершенно безличное акционерное общество с меняющимися директорами во главе, личную нравственность которых нельзя проверить, да и не нужно проверять. Репутация «фирмы» ручается за ее характер. Мы можем особенно ясно проследить этот сдвиг понятия солидности из сферы личных свойств характера и его перенесение на деловой механизм, когда речь идет о кредитоспособности предприятия. Если прежде доверие к солидности, например, банка покоилось на уважении к старым «патрицианским» семьям, то ныне положение банка в деловом мире и у публики определяется главным образом величиною вложенного капитала и резервов. Что эти крупные дела ведутся «солидно», предполагается — разве что будет открыт их мошеннический характер — само собою разумеющимся. Значит, и здесь тот же самый процесс «овеществления», который мы имели возможность наблюдать относительно других «мещанских добродетелей».
Это все, конечно, действительно только в отношении крупных предприятий. Для среднего и мелкого предпринимателя продолжает и ныне иметь значение то, что мы могли установить для прежних времен капитализма. Здесь мещанские добродетели еще и ныне представляют составную часть свойств характера самого предпринимателя, здесь они, как личные добродетели, все еще являются необходимой предпосылкой хозяйственного преуспевания. Но высококапиталистический дух в своей чистоте является нам все-таки только в больших предприятиях и их руководителях.
Этими последними рассуждениями я, однако, уже коснулся проблемы, которую до сих пор оставлял совершенно в стороне, потому что я хочу обсуждать ее в надлежащей связи, — проблемы, как и почему капиталистический дух сложился так, а не иначе: каким причинам обязан он своим существованием и своей своеобразной формой, какие силы действовали при его построении? Эта проблема содержит вопрос об источниках капиталистического духа, и ответ на этот вопрос пытается дать следующая книга этого труда.
Книга вторая
Источники капиталистического духа
Введение
Глава четырнадцатая
Постановка проблемы
Проблема выяснения источников капиталистического духа, следовательно, ответ на вопрос, откуда капиталистический дух происходит, может прежде всего быть понимаема в том чисто внешнем смысле, что под нею разумеют внешнее появление капиталистического предпринимателя в стране (в которой он, например, ведет торговлю или где он, быть может, основывает предприятие), так что, например, устанавливают: капиталистический дух в Китае происходит от англичан, или: евреи принести с собою капиталистический дух в Магдебург. В этом смысле, в котором она, следовательно, по существу, является исторической проблемой переселений, проблема возникновения капиталистического духа здесь ставиться не будет. Здесь, напротив, должны быть поставлены вопросы: как возник в душах людей капиталистический хозяйственный образ мыслей? Что вызвало к жизни в хозяйствующих субъектах определенной эпохи тот дух, который побудил их проявлять те стремления, развивать те способности, следовать тем принципам, с которыми мы познакомились как с составными элементами буржуазного духа; что обусловило появление однажды и потом все снова и снова, в каждом поколении вновь, хозяйствующих субъектов с определенным направлением идей и с определенной духовной структурой, с определенной волей и возможностями?
Тут, правда, я должен заметить, что многие люди в только что формулированной здесь проблеме вовсе не усматривают никакой проблемы, потому что они считают само собою разумеющимся, что капиталистический дух создается самим капитализмом, так как они в самом этом духе не думают видеть ничего субстанционального, а только функцию хозяйственной организации. Против этого воззрения я бы возразил, что оно принимает как «само собою разумеющееся», как «данное», то, что им, несомненно, совсем не является; что оно провозглашает догму там, где дело идет о приведении доказательств. Конечно, представляется возможным, что хозяйственный образ мыслей имеет свой корень в хозяйственном устройстве — мы будем иметь случаи во многих местах находить в качестве источника капиталистического духа самый капитализм, — но, что эта причинная зависимость имеет место, это же должно быть всегда раньше установлено в каждом отдельном случае совершенно так же, как всегда должно быть раньше указано, чем и как хозяйственная система определяюще влияет на духовное строение хозяйствующих субъектов.
M опять-таки есть люди, которые, правда, признают, что возникновение капиталистического духа (как и всякого другого хозяйственного образа мыслей) составляет проблему, но которые считают, однако, разрешение ее путем научного познания невозможным. Так, еще недавно один не лишенный способностей молодой ученый отверг все попытки вскрыть источники капиталистического духа как принципиально ошибочные в следующих словах (238):
«Дух капитализма и группирующийся вокруг него современный буржуазный жизненный стиль, т. е. заключающиеся в этих ходячих терминах мысли, суть не более как над-исторические, чрезвычайно плодотворные вспомогательные представления. Подобно тому как можно говорить о развитии, об истории понятий нравственности, главные стадии которой, однако, уже не озарены более светом основанной на памятниках истории, — так, правда, и бережливость, трезвый эгоистический интерес и все лежащие в основе капиталистического духа психические свойства (?) проделали известное развитие, но это их образование не доступно более нашему историческому познанию; мы можем, самое большее, описать, как богато наделенный возможностями хозяйственной деятельности и нужным для этого строем души horno sapiens реагировал, когда экономические и (!) общественные условия освободили в нем те свойства, которые мы обозначаем как капиталистический дух».
Справедливо в этих воззрениях, без сомнения, замечание, что зачатки каких-либо душевных состояний «не озарены светом основанной на памятниках истории». Это значит требовать невозможного, если историки хотят от нас, например, выяснения «на основании источников» влияния, оказанного на развитие капиталистического духа пуританизмом (239). Об этом, конечно, не может быть и речи. О чем только и может идти речь, это приблизительно о том, что Фейхтвангер в приведенном месте считает «в лучшем случае» достижимым и что я несколько иными словами определил бы так: мы можем установить, какие — естественные или иные — данности могли вызвать к жизни известные проявления духа и, вероятно, вызвали их. При этих установлениях в нашем распоряжении в качестве источника познания имеются в основе наши же внутренние, собственные переживания. Мы можем — еще несколько точнее — проводить различие между душевными предрасположениями, которые мы должны рассматривать как необходимые предпосылки каких бы то ни было душевных проявлений, и какими-либо внешними обстоятельствами и событиями, которые из этих предрасположений вызвали к действию известные стремления, воззрения и навыки. Для такого рода исследований можно даже выставить некоторые совершенно бесспорные правила, которые прежде всего способствуют познанию нами того, чего мы не должны рассматривать как источник известного хозяйственного образа мыслей. Недопустимо, например, считать особое национальное предрасположение причиной (условием) известного душевного проявления, которое мы в равной мере наблюдаем у различных народов; невозможно сводить какое-нибудь проявление капиталистического духа к источнику, который появится только позднее: жизненные воззрения XV столетия, несомненно, не могут выводиться из религиозных учений XVII столетия; явление совершенно так же не может проистекать из источника, который, как достоверно известно, никогда не находился с ним ни в какой связи: капиталистический дух в Германии XIX столетия не может рассматриваться как отпрыск пуританских и квакерских религиозных воззрений.
Для правильного истолкования соотношений необходимо, однако, далее, чтобы мы отдали себе ясный отчет в следующих фактах:
1) что происхождение отдельных составных элементов капиталистического духа должно быть, очевидно, совершенно различное благодаря различию характера самих этих составных элементов. Мне сдается, что причина спора вокруг нашей проблемы заключается в своей большей части в том, что не уяснили себе с надлежащей точностью, как принципиально различны отдельные проявления капиталистического духа по своей природе и как принципиально различно вследствие этого складывается задача, смотря по тому, желают ли вскрыть источник того или иного составного элемента.
То, с чем мы ознакомились как с существом капиталистического духа, суть именно, с одной стороны, психические состояния, которые происходят вне всякого сознания: то, что мы можем обозначить как «естественные побуждения», когда, например, дело идет о предпринимательском духе в его первоначальном значении или о жажде наживы, о стремлении к деятельности, о страсти к разбою и т. д.; то, что обычно обозначают также, как инстинктивные действия, инстинктивные способности.
Что эти «инстинкты» у имевших успех предпринимателей с давних пор играли крупную роль, согласно подчеркивается всеми знатоками дела, и каждый может найти этому подтверждение в собственном наблюдении. «Если бы захотели вывести следствие, что ум в материальных вещах, умелость в выделке, быстрое схватывание посредством учета и дипломатическая находчивость составляют существо делового человека, то это определение не охватило бы крупнейших представителей своего рода. Ум и энергия всегда приводят к успехам, но эти успехи постоянно обгоняются другими, которые приписывают счастью, или условиям времени, или беззастенчивому грабительству: и несправедливо (N.B. несомненно не во всех случаях, но часто. — В.З.), потому что они принадлежат фантазии (и лаже не ей одной, но сложному, не поддающемуся анализу состоянию психики). Существуют натуры, обладающие даром предвидения, которые в этих, правда, материальных, но не поддающихся никакой калькуляции областях предвидят развитие грядущих десятилетий, их потребности и средства к их удовлетворению. Без размышления, с таким строением духа, которое вновь творит существующее и создающееся во вторичном, отраженном процессе творения, они видят состояние торговых сношений, производства, обмена товаров, каким его определяют и изменяют его внутренние законы, и избирают бессознательно по этому предвидению свои решения и свои планы» (240).
Это совпадает приблизительно с тем, что нам сообщает Фридрих Гентц (в письме к Адаму Мюллеру) о Ротшильдах: «Они простые, невежественные евреи, вполне приличного внешнего вида, в своем ремесле только эмпирики, без какого бы то ни было чутья высших отношений между вещами, но одаренные достойным удивления инстинктом, который побуждает их всегда выбирать верное, а из двух верных всегда лучшее. Их огромное богатство, безусловно, — создание этого инстинкта, который толпа обычно называет счастьем. Глубокомысленные рассуждения Барин-га… внушают мне, с тех пор как я видел все это вблизи, меньше доверия, чем здоровый взгляд одного из более умных Ротшильдов».