Бутлеров
Шрифт:
Сеченов, не ответив на второй вопрос экзаминатора, отказался экзаменоваться. Но «Зинин пошептался со стариком, и сеанс окончился, — рассказывает Сеченов. — Вскоре меня приняли адъюнктом по кафедре физиологии и заставили читать лекции до конца академического года».
Тягостная атмосфера, созданная николаевским режимом, угнетала возвращавшихся из-за границы на родину молодых ученых, но Зинин с поразительным искусством умел преодолевать угнетенное состояние молодых ученых.
«Припоминая мелочи того времени, — вспоминает Сеченов, — не могу не вспомнить слов, сказанных однажды нашим знаменитым химиком Николаем Николаевичем Зининым (он был член Академии наук и в то же время профессор химии в Медицинской академии и ее же ученый секретарь, второе лицо после президента) в ответ
В этом ироническом ответе нетрудно прочесть целую программу борьбы, вынесенную из долгого житейского опыта человеком неустанной энергии и непреклонной веры в творческие силы народа. На глазах Николая Николаевича и при его огромном участи» началась русская химия и за пятнадцать-двадцать лет заняла видное положение.
«Страстная и горячая натура его, — говорит Бородин о Зинине, — не выносила ни в чем пошлости, тщеславия, невежества, бездарности — не терпела ничего рутинного, мелкого ни в науке, ни в жизни. Проницательный ум его сразу угадывал эти элементы, как бы ни были искусно они замаскированы и каким бы авторитетом они ни прикрывались. Остроумный до едкости, он метко и беспощадно клеймил их всюду, где бы ни встретил. Он умел иногда одним словом рассеять густой туман ложной учености и разоблачить во всей наготе бездарность и невежество, которые под ним скрывались. Оскорбленные, развенчанные боги и жрецы их, разумеется, никогда не могли ему простить этого и мстили при каждом удобном случае».
К счастью, средства мести, которыми располагали эти «развенчанные боги», были таковы, что не только не трогали их врага, но даже не были им замечаемы. Можно было отодвинуть избрание Зинина академиком до 1865 года, можно было выбросить его имя из списка представляемых к очередной награде, но нельзя было помешать ни его научным занятиям, ни его педагогической, ни его общественной деятельности.
Титулы, награды, положение, даже личные удобства совсем не прельщали творческую душу Зинина.
«Не знавший склада жизни Зинина, — рассказывает А. П. Бородин, — мог подумать, что Николай Николаевич только что переехал на квартиру и не успел еще разобраться. На деле, оно, пожалуй, так и было. Переехав когда-то на квартиру, Николай Николаевич действительно сначала не успел, за недосугом, разобраться, но благодаря своей прекрасной памяти, скоро ориентировался в этой неурядице и отлично помнил, где что лежит… Не раз случалось мне видеть такие сцены: завязывается спор с каким-нибудь, положим, филологом. Зинин, довольно сильный в филологии, наизусть процитирует спорное место. Помня отлично, под каким стулом спрятан цитируемый писатель, он прямо направляется туда, не роясь, вытаскивает из общей груды пыльную книгу, раскроет, прочтет и, доказав, что он был прав, отправляет писателя на прежнее место».
«Понедельники», привлекавшие в этот своеобразный кабинет Зинина друзей и учеников его, все же были часами отдыха. Русская химическая школа создавалась в академической лаборатории.
«Несмотря на свою неприглядность, лаборатория тогда была сборным пунктом молодых ученых, исправно навещавших радушного хозяина лаборатории… — продолжает свои воспоминания Бородин. — Лаборатория превращалась в миниатюрный химический клуб, в импровизированное заседание химического общества, где жизнь молодой русской химии кипела ключом, где велись горячие споры, где хозяин, увлекаясь сам и увлекая своих гостей, громко, высоким тенором, с жаром развивал новые идеи и, за неимением мела и доски, писал пальцем на пыльном столе уравнения тех реакций, которым впоследствии было отведено почетное место в химической литературе».
Из этих импровизированных собраний химиков выросло знаменитое Русское физико-химическое общество, бессменным председателем которого до конца своей жизни оставался Зинин.
В каких условиях рождалась русская химическая школа, можно видеть из воспоминаний того же Бородина.
«Это были времена, — говорит он, — когда в Петербурге нельзя было иногда найти в продаже пробирного цилиндра, когда приходилось самому делать каучуковые смычки и т. д. Лаборатория академии представляла две грязные, мрачные комнаты со сводами, каменным полом, несколькими столами и пустыми шкафами. За неимением тяговых шкафов перегонки, выпаривание и пр. зачастую приходилось делать на дворе, даже зимою… Я еще студентом застал в этой лаборатории у покойного Николаи Николаевича другого Николая Николаевича, «живого» Бекетова, который тогда занимался еще в качестве начинающего ученого-магистранта и, за неимением посуды, работал в битых черепочках и самодельных приборах».
Такую же неприглядную картину рисует Клементий Аркадьевич Тимирязев:
«Тем, кто работает в современных лабораториях-дворцах, может быть любопытно увидеть картинку лаборатории в самом начале шестидесятых годов. Когда Д. И. Менделеев предложил студентам для практики в органической химии повторить некоторые классические работы, пишущему эти строки выпало проделать известное исследование Зинина — получение анилина. Материал — бензойную кислоту, конечно, пришлось купить на свои гроши, так как этот расход не был под силу лаборатории, с ее трехсотрублевым бюджетом, но затем понадобилась едкая известь. При исследовании находившаяся на складе оказалась начисто углекислой. Почтенный лаборант Э. Ф. Радлов дал благой совет: «А затопите-ка горн да прокалите сами, кстати ознакомитесь с тем, как обжигают известь». Сказано — сделано, по здесь встретилось новое препятствие: сырые дрова шипели, свистели, кипели, но толком не разгорались. На выручку подоспел сторож. «Эх, барин, чего захотел, казенными дровами да горн растопить, а вот чего ты сделай: там в темненькой есть такая маленькая не то лежаночка, не то плита, положи на нее прежде вязаночку, да денек протопи, — дрова и просохнут». Так и пришлось поступить. Сушка казенных дров, как первый шаг к реакции Зинина, вот уж подлинно что называется начинать сначала!»
Не блестящей обстановкой, удобствами и комфортом химических лабораторий привлекала к себе талантливую молодежь русская химическая школа, а той безграничной верой в мощь точного знания, какой обладали и Зинин, и Бутлеров, и Менделеев.
Еще Михаил Васильевич Ломоносов, перенеся занятия с учениками из аудитории в лабораторию, показал всю необходимость изучения химии путем опытов и самостоятельных исследований. Следуя примеру гениального русского первохимика и перво-ученого, организаторы русской химической школы считали своей обязанностью работать у всех на глазах в той же самой лаборатории, где вели свои работы и их ученики. Этот метод сыграл немалую роль в создании русской химической школы.
Николай Николаевич Зинин был крайним последователем этого метода работы и вел свои собственные исследования на глазах у всех, открыто и откровенно, как будто продолжал очередную лекцию с демонстрацией относящихся к ней опытов.
В годы Крымской войны Зинин, продолжая свои исследования, работал с нитроглицерином, изыскивая средству применения его в качестве взрывчатого вещества в гранатах.
Нитроглицерин, как взрывчатое вещество разрушительной силы, не находил себе применения ввиду крайней опасности обращения с ним. Зинин искал способ сделать безопасным его производство, перевозку и работу с ним.
Кроме занятий в академической лаборатории, Зинин работал еще в своей домашней лаборатории. Здесь он проводил те немногие свободные часы, которые у него оставались. Это было для него чем-то вроде отдыха. Отдыхом Зинин считал перемену обстановки, изменение характера занятий. В своей домашней лаборатории Зинин осуществил ряд замечательных синтезов, из которых наибольшую известность получил синтез горчичного масла.
Научной и педагогической деятельностью Николай Николаевич не ограничивался. Он много путешествовал: на Кавказ — для исследования минеральных вод, в Крым — для исследования грязей. В Медико-хирургической академии Зинин много лет был ученым секретарем, затем то членом, то председателем товарищеского суда и дважды временно управлял академией. В то же время он был постоянным членом мануфактурного совета министерства финансов, членом военно-медицинского комитета.