Бутлеров
Шрифт:
Влияние его было огромно. В Петербурге в те годы не было ученого, более популярного среди широких интеллигентских кругов.
Под влиянием Николая Николаевича А. Н. Энгельгардт совместно с H. H. Соколовым основали в Петербурге на Галерной улице первую в России частную химическую лабораторию. Она называлась Публичной лабораторией и была открыта для всех; причем заниматься здесь разрешалось любыми химическими опытами, лишь бы они не мешали другим. Тяга к науке была столь велика в русском обществе, что, несмотря на довольно высокую плату, все места в лаборатории обычно были заняты.
Впоследствии учредители подарили эту лабораторию Петербургскому университету.
Под влиянием Зинина Энгельгардт и Соколов начали издание «Химического журнала». В первом же томе журнала появилась
2. ПО СВОЕМУ ПУТИ
«Непродолжительных бесед с H. H. в это мое пребывание в Петербурге было достаточно, — говорит Бутлеров, вспоминая о встрече с Зининым, — чтобы время это стало эпохой в моем научном развитии. H. H. указал мне на значение учения Лорана и Жерара, на только что появившееся «M'ethode de chimie» первого и начало «Traite de chimie organique» второго; он добавил к этому указания на значение различного характера водорода в органических соединениях и советовал руководствоваться в преподавании системой Жерара».
Этому совету и последовал Бутлеров, однако не с тем вовсе, чтобы принять новое учение как нечто непреложное, а с тем, чтобы, подвергнув его критическому разбору, увидеть, насколько способно оно приблизить то «время для нашей науки», о котором молодой ученый говорил в заключительной части своей магистерской диссертации.
Что же представляла собой «унитарная» теория Лорана и Жерара, которым приписывалась тогда честь введения в науку учения о частице или молекуле?
Характеризуя впоследствии «унитарную» теорию в своих «Основах химии», Д. И. Менделеев ставил в заслугу авторам этого учения, что оно «успело при первом своем появлении выставить новый важный закон, внесло в науку новое понятие, а именно: о частице, с которой химия потом сжилась. Частица признана единым целым химическим предметом изучения, зависящим от качества, количества и взаимного отношения (строения) или расположения образующих ее элементов (или атомов)».
«Через признание частиц, — писал Д. И. Менделеев дальше, — укреплялась основная мысль об единстве и стройности всего мироздания, составляющая одну из тех мыслей, которыми человек во все времена проникался и которая открывает надежду со временем, при накоплении дальнейших наблюдений, опытов, законов, гипотез и теорий, достичь в понимании внутреннего невидимого строя сплошных тел такой же степени ясности и точности, какой достигло познание видимого строения небесных светил».
Итак, в установлении понятия о частицах или молекулах Д. И. Менделеев, живой свидетель возникновения, развития и торжества «унитарной» теории, видел заслугу французских ученых, чьи имена не сходили тогда с языка химиков всего мира.
Именно благодаря Лорану и Жерару и их учению в те годы Париж получил славу «центра химической науки», как говорил Зинин своему бывшему ученику.
А между тем достаточно было- бы Зинину, обратившему внимание Бутлерова на «унитарную» теорию, вместе с Бутлеровым, слушавшим его советы, пройти несколько шагов от квартиры Николая Николаевича до зданий Академии наук, где покрытые пылью хранились рукописи и печатные труды Ломоносова, чтобы увидеть, что не Париж, а Петербург и не в середине XIX, а в середине XVIII века был истинным центром передовой химической мысли.
Превосходно владея латинским языком, на котором писал Ломоносов, Николай Николаевич свободно мог бы прочесть уже тогда все то, что прочел полвека спустя в трудах Ломоносова Б. Н. Меншуткин.
Основная тема научных изысканий Ломоносова и состояла в изучении тех мельчайших, по его выражению, «нечувствительных», то-есть невидимых не только простым глазом, но и под микроскопом, частичек, или корпускул, из которых состоят все тела.
Этой теме посвящены в особенности две работы его: «О составляющих тела природы нечувствительных физических частичках, в которых находится достаточное основание частичных свойств» и «Элементы математической химии». Из них ясно видно, как мысли Ломоносова близки к высказывавшимся еще недавно, в конце XIX века, и как они опередили
Особенно интересно то обстоятельство, что, говоря о первоначальных частичках тел, Ломоносов различает два рода их — более мелкие, называемые им «элементами», и более крупные, сложенные из элементов, — корпускулы. Это различие лежит ныне в основании всего стройного здания современной химии: теперь мы называем корпускулы частицами, или молекулами, и строго отличаем их от атомов, из которых, в свою очередь, сложены все частицы.
Уже в «Элементах математической химии» Ломоносов набрасывает схему приложения атомной теории к химии. Он думает над этим всю жизнь и в «Рассуждении о твердости и жидкости тел» впервые говорит о строениичастиц, или молекул, употребляя именно слово «строение», едва ли не им изобретенное, во всяком случае, впервые им примененное как термин.
«Во тьме должны обращаться физики, а особливо химики, не зная внутреннего нечувствительных частиц строения», — писал он и далее учил: «первоначальные частицы исследовать толь нужно, как частицам быть. И как без нечувствительных частиц тела не могут быть составлены, так и без оных испытания учение глубочайшия физики невозможно».
Восстанавливая права молекулы как «единого целого химического предмета изучения» спустя его лег после Ломоносова, Жерар в то же время не помышлял о том, чтобы проникнуть в глубь единой молекулы, в атомное строение вещества, может быть потому, что он не верил в возможность искусственного приготовления органических веществ.
А Бутлеров уже в своей магистерской диссертации выражал уверенность в том, что настанет время, когда «химик, зная общие условия известных превращений, предскажет наперед без ошибки явление тех или других продуктов и заранее определит не только состав, но и свойства их», и в этом он был прав.
Наступил тот момент в историй органической химии, когда в области синтезирования как природных, так и не встречающихся в природе химических продуктов и в области классификации и систематизации органических соединений накоплен был огромный опыт. Для своего дальнейшего развития наука более всего нуждалась в том, чтобы проникнуть «во внутреннее нечувствительных частиц строение», а «унитарная» теория, подвергнутая Бутлеровым критическому разбору в свете накопленных наукою фактов, останавливалась на половине дороги.
Надо было итти дальше!
С этой мыслью Бутлеров и приступил к занятиям в университете осенью 1854 года, проведя остаток лета после возвращения из Петербурга, как всегда, в Бутлеровке.
Однако на этот раз и в деревне судьбы науки занимали его ум гораздо больше, чем ремонт старого дома, постройка флигеля и цветение выращиваемых им новых сортов каких-то необыкновенных роз и камелий.
В сентябре 1854 года профессора Э. А. Эверсман и П. И. Вагнер вошли в физико-математический факультет с представлением Бутлерова в экстраординарные профессора. Перечисляя труды Бутлерова в области органической химии, они указывали на его «постоянное стремление к совершенствованию себя на избранном поприще наук», на его «деятельность и быстрые успехи в области химии» и на его «глубокие познания, которые были приобретены им в химии как теоретически, так и практически». Но, кроме заслуг в химии, указывается в представлении, Бутлеров «доказал еще основательные сведения в сельском хозяйстве, по части садоводства, поместив в парижском «Revue horticole» дельную статью о культуре камелиии в записках Казанского экономического общества о персиковых шпалерах, и сверх того напечатал в «С.-Петербургских ведомостях» «Отрывки из дневника путешественника по киргизской орде», а в журнале Пражского общества «Лотос» «Об Индерском озере»; за последнюю статью А. М. был избран упомянутым обществом 21 января 1851 года своим членом-корреспондентом». «Ценя таковые ученые труды А. М. Бутлерова, — заключают Э. А. Эверсман и П. И. Вагнер, — его любовь к науке и постоянную заботливость об устройстве и обогащении лаборатории и химического кабинета, мы находим его совершенно достойным занять кафедру химии в качестве экстраординарного профессора».