Бувар и Пекюше
Шрифт:
Бувар превосходил его в других отношениях. По его сделанной из волос часовой цепочке и по манере, с какою он сбивал соус, в нем угадывался человек бывалый, и за едою, держа конец салфетки подмышкой, он рассказывал вещи, смешившие Пекюше. Это был своеобразный смех, на одной очень низкой ноте, все на той же, и раздавался он с большими промежутками. Бувар смеялся сдержанно, звучно, скаля зубы, подбрасывая плечи, и посетители при выходе оглядывались на него.
Пообедав, они отправились пить кофе в другое заведение. Пекюше, разглядывая газовые рожки, посетовал на излишества роскоши,
Взяв бильярдный кий и два шара слоновой кости, он хотел показать фокусы эквилибристики, которые проделывал один из его приятелей, Барберу. Шары неизменно падали и, катаясь по полу между ногами посетителей, исчезали в дальних углах. Официант каждый раз доставал их из-под скамеек, ползая на четвереньках, и наконец возроптал. Пекюше вступил с ним в спор. Явился хозяин, он не принял его извинений и даже стал придираться к тому, что им подавали.
Затем Пекюше предложил мирно закончить вечер у него в квартире; она находилась в двух шагах, на улице Сен-Мартен.
Как только они пришли, он напялил на себя нечто вроде кофты из миткаля и показал гостю свою обитель.
Письменный стол соснового дерева стоял как раз посередине, и трудно было обходить его углы. Повсюду вокруг, на полках, на трех стульях, на старом кресле и по углам в кучу набросано было несколько томов «Энциклопедии» Роре, руководство для магнетизеров, Фенелон и другие книжки, вперемешку с ворохом бумаг, два кокосовых ореха, различные медали, турецкий колпак и раковины, привезенные Дюмушелем из Гавра. Слой пыли покрывал точно бархатом стены, некогда выкрашенные в желтый цвет. Сапожная щетка валялась подле кровати, с которой свисали простыни. На потолке копоть от лампы образовала большое черное пятно.
Бувар попросил позволения открыть окно, по-видимому, недовольный запахом.
— Бумаги разлетятся! — воскликнул Пекюше, боявшийся к тому же сквозняков.
Однако он задыхался в этой комнатушке, с утра накаляемой черепицами кровли.
Бувар сказал ему:
— На вашем месте я снял бы фуфайку.
— Что вы!
И Пекюше понурил голову в испуге, представив себе, как он останется без своего гигиенического жилета.
— Проводите меня домой, — продолжал Бувар, — на вольном воздухе вы освежитесь.
Пекюше опять натянул сапоги, бормоча:
— Вы меня околдовали, честное слово!
И, несмотря на расстояние, проводил его домой, на угол улицы Бетюн, что против моста Турнель.
Комната Бувара с хорошо навощенным полом, ситцевыми занавесками и мебелью красного дерева имела балкон, выходивший на реку. Главными ее украшениями были поставец для ликеров по середине комода и дагерротипы вдоль зеркала, изображавшие его приятелей. В алькове помещался портрет масляными красками.
— Это мой дядя, — сказал Бувар.
И свеча в его руке осветила фигуру мужчины.
Рыжие баки полнили лицо, увенчанное прядью волос с завитком. Шею сжимали высокий галстук и три воротника: сорочки, бархатного жилета и черного фрака. На жабо предполагались брильянтовые запонки. Глаза оттянуты морщинами к щекам. Рот насмешливо улыбался.
Пекюше не удержался и сказал:
— Его легче принять за вашего отца.
— Это мой крестный, — небрежно ответил Бувар, тут же сообщив, что его нарекли при крещении Франсуа-Дени-Бартоломе.
Пекюше звали Жюст-Ромен-Сирил, и они были одного возраста: сорока семи лет. Это совпадение обрадовало их, но поразило, потому что они казались один другому гораздо старше. Затем они стали дивиться провидению, чьи пути подчас бывают чудесны.
— В самом деле, если бы мы сегодня не вышли прогуляться, то могли бы умереть, не познакомившись.
И сообщив друг другу свои служебные адреса, они обменялись пожеланиями доброй ночи.
— Смотрите, не загляните к девицам, — крикнул Бувар с площадки лестницы.
Пекюше сошел по ступенькам, не ответив на эту вольную шутку.
На следующий день во дворе торгового дома братьев Декамбо: Эльзасские ткани, улица Отфейль, 92, - раздался крик:
— Бувар! Г-н Бувар!
Тот высунул в окно голову и увидел Пекюше, который произнес еще громче:
— Я не болен! Я ее снял.
— Что?
— Ее, — сказал Пекюше, показывая на грудь.
Впечатления прошедшего дня, духота в комнате и усиленное пищеварение помешали ему спать, так что он не выдержал и сбросил фланелевую фуфайку. Наутро он вспомнил о своем поступке, не имевшем, к счастью, последствий, и пошел сообщить о нем Бувару, которого этот случай поднял в его мнении на огромную высоту.
Пекюше был сыном мелкого торговца и не знал своей матери, умершей в очень молодом возрасте. Его взяли из пансиона, когда ему было пятнадцать лет, и определили на службу к судебному приставу. Туда явились жандармы, и хозяин его был сослан на галеры. Это была жуткая история, приводившая его в ужас еще и теперь. Затем он перепробовал много профессий: аптекарского ученика, гувернера, счетовода на пакетботе Верхней Сены. Наконец один начальник отделения, прельщенный его почерком, пригласил его писцом. Умственные запросы, вызванные сознанием недостаточности его образования, будили в нем раздражение. Жил он совершенно одиноко, без родни, без любовницы. Воскресным его развлечением было наблюдать за общественными работами.
Самые отдаленные воспоминания Бувара переносили его на берега Луары, во двор одной фермы. Человек, приходившийся ему дядей, повез его в Париж, чтобы обучить торговому делу. Достигнув совершеннолетия, он получил в дар несколько тысяч франков. Тогда он женился и открыл кондитерскую. Через полгода супруга исчезла, захватив с собою кассу. Друзья, хороший стол, а главное — лень, быстро довершили разорение. Но его осенила мысль извлечь пользу из своего красивого почерка; и в течение двенадцати лет он сидел на одном и том же месте у братьев Декамбо: Эльзасские ткани, улица Отфейль, 92. Что касается дяди, пославшего ему когда-то на память знаменитый портрет, то Бувар даже не знал его местопребывания и ничего от него больше не ждал. Полторы тысячи ливров дохода и жалованье переписчика позволяли ему каждый вечер немного подремать в кофейне.