Bxoд в плен бесплатный, или Расстрелять в ноябре
Шрифт:
Это раскопал не я, а налоговая полиция Чечни. И сумела доказать Москве, что подобным образом восстанавливать республику можно бесконечно долго. Президент России издал специальный указ, обязывающий всех строителей стать на учет в налоговые органы по месту работы. И…
И когда я знакомился с Грозным, на его развалинах увидел всего один экскаватор, который, как оранжевый пыльный жук, копошился на развалинах бывшего президентского дворца. Один на весь город!
Сама налоговая полиция размещалась в здании полуразрушенного детского садика. О его прежней принадлежности напоминали
Кто знал, что в течение всего пребывания в Грозном я сам был подобен колобку, а за мной осторожно, чтобы не спугнуть, наблюдала другая лиса.
— На тебе, полковник, мы поставили метку, когда ты только позвонил в Грозный и сообщил о своем приезде, — признаются потом боевики. И с похвальбой, которая частенько развязывала им языки: — У нас ведь в каждом государственном органе сидят свои разведчики и осведомители. Или сочувствующие.
А я, наивный, трогательно прощался с теми, кто вышел меня проводить на попутке в Нальчик. Среди них наверняка оказался и тот, кто затем передал:
— Берите инкассаторскую «Ниву».
Взяли красиво. Обогнавший нас БМВ ощетинился пулеметами, а пристроившаяся сзади «шестерка» не напоминала ежа только потому, что основным стволом в ней оказался гранатомет. Жестами приказали остановиться. Борис, сам сидевший за рулем, по всем правилам дорожного движения замигал поворотом и съехал на обочину. На этом взаимные любезности закончились. Не успел он заглушить мотор, как его вырвали с сиденья. В кабину всунулись два длинноносых «красавчика» — так чеченцы нарекли пулеметы.
— Руки за голову, голову — в колени.
Команды и движения отработаны до автоматизма — не у нас, конечно, а у боевиков. Водительское место уже занято, и кортеж, прервав движение на трассе, разворачивается и мчится в обратную сторону. Никто не вмешался в происходящее, не выбежал на помощь, не погнался вслед. Начинает доходить, что все происшедшее — по-настоящему, что это — плен и жизнь обесценилась до одной пули. До легкого нажатия на спусковой крючок.
Лоб, уткнутый в колени, покрывается потом, от пота липко горит спина. Неужели страх? Он — такой?
Пытаюсь лихорадочно вспомнить, что у меня есть такого, за что сразу поставят к стенке. Блокнот с записями сразу же «нечаянно» уронил, и его удалось затолкать ногами под сиденье. Найдут, конечно, но потом. А вот в задании на командировку — полный набор компромата. Особенно строчки о сборе материала о мужестве чеченских налоговых полицейских, защищавших Грозный от боевиков. Зачем его печатал и брал с собой? Ну страдал бы склерозом и забывал, зачем еду, тогда простительно. А так будет мне сейчас мужество.
Но главное — фотоаппарат. На последних кадрах — ребята из физзащиты, охраняющие здание с раненым колобком. Крупным планом. А перед этим — мои снимки в окружении воронежских омоновцев. Снялись на память совершенно случайно, когда они подъехали проверить наши документы: милиционеры обвешаны оружием, победно вскинули вверх кулаки. Будут мне и кулаки…
Но кулак взметнулся и вбился в меня, как в тренировочную грушу, когда раскрыли удостоверение.
— По-олковник?! Мразь.
Машины давно загнаны в лесополосу. Документы изучает огромного роста парень с вырубленным словно из камня лицом. Наверняка из числа непримиримых. Еще ни он, ни я не знали и даже не предполагали, что именно он через несколько месяцев займется моим обменом, а на прощание скажет:
— Я тебя взял, полковник, я тебя и отдаю.
Но когда это еще будет… Пока же остальные боевики хоть и с долей стеснения, отворачиваясь, но возятся в сумках, сортируют и делят деньги, спорт-костюм, рубашки, туфли. Улучаю момент и незаметно, пальцами разрываю браслет часов: может, после этого не позарятся на них? Часы очень дороги, подарок. И главное, чтобы не прочли название — «Генеральские», ибо за полковника уже получил. Как же в плену начинает выпирать любая мелочь! И как легко взяли!
В Афгане вообще-то во мне сидело больше боевой настороженности. По крайней мере, там на операции не выходил, не убрав из карманов все, что могло говорить о моей принадлежности к военной журналистике: почему-то был убежден, что из возможного плена пехотного лейтенанта обменяют быстрее журналиста. А вообще на случай возможного плена всегда подальше откладывались одна граната и патрон-«смертничек», чтобы случайно не израсходовать их в пылу боя: готовность на собственный подрыв или самострел отложилась в мозгу, как загар под афганским солнцем — не смоешь и не выветришь.
Рассчитывались варианты и при движении в колонне. Сидели, например, всегда на броне, но одной ногой — в люк. Знали: при стрельбе снайперов можно быстро юркнуть вниз, а ежели подрыв на мине или фугасе, то оторвет всего лишь одну ногу. Я жертвовал правой, друг — левой. Чтобы потом покупать одну пару обуви на двоих. Знали все и в комнате: в случае гибели или плена то, что лежит в тумбочке на верхней полке, уничтожается, а остальное отправляется домой.
Существовали еще сотни мелочей, которые, оказывается, бронежилетом оберегали нас от непредвиденностей и случайностей. Не потому ли за девять лет афганской войны мы потеряли солдат меньше, чем при одном штурме Грозного? Тогда, в Афгане, всех командиров за подобное прямым ходом отправили бы на скамью подсудимых. Слишком быстро забыли Афганистан. Его уроки. Я — тоже.
И сразу же поплатился. Хорошо, что дома сказал только сыну, куда еду. Значит, там хватятся не раньше, чем через неделю. Догадался предупредить и Нальчик, там после восемнадцати часов моего отсутствия начнут волноваться. Позвонят оперативному дежурному в Москву. Так что можно надеяться, что часов с десяти вечера начнутся поиски. И если сразу не расстреляли, значит, время работает на нас. Надо тянуть время…
Махмуда и Бориса отвели в сторону, разбираются пока со мной.
— Где оружие?