Быдло
Шрифт:
— Вы Тёша? То есть Артём? — поинтересовался я. Лицо сморчка вытянулось и приобрело выражение как у африканской маски.
— Да. Мы знакомы?
— Заочно. Аркадий Борисович с моего сотового телефона вам звонил.
«Мальчиков» заказывал. Женщина и мужчина недоумённо уставились на сморчка. Тот непринуждённо рассмеялся.
— Да, да. Было такое. Ему квартирантов нужно было пугнуть, которые не платили. Просил ему пару полицейских организовать для поддержки. Я неуверенно пожал плечами:
— Да. Вроде так.
— Вот старый пройдоха. Уникальным человеком был покойный. Умница, интеллектуал, талантище, но жадный, как Плюшкин у Гоголя. Это он с вашего мобильника звонил, чтобы деньги сэкономить. Вы не переживайте. Помогу чем смогу. Я молча написал на листочке бумаги номер моего сотового и протянул её Тёше. На этом мой визит в квартиру Тихонравова был закончен. Не солоно хлебавши я
Наоборот, слова в трубке звучали всё более напряжённо.
— Максим, я не хочу возвращаться в Москву, — наконец сказала она.
— Я не смогу там жить после всего, что произошло. Я здесь дома.
Давай продадим квартиру. Мы погасим ипотеку и у нас должны остаться деньги для того, чтобы купить квартиру здесь. Или даже дом купим.
Помнишь, как мы с тобой мечтали? Я её понимал. И более того — я был с ней согласен. Я уже не мог и не хотел жить здесь как прежде. Она окончательно оформила мысль, зреющую второй день в моей голове: отсюда нужно бежать. Мне не хотелось переезжать в мелкий захолустный городишко и жить «под боком» у тёщи, но и оставаться здесь я уже не мог. Одна мысль о том, что мы избавимся от ипотеки уже дорогого стоила. Может быть я проявил сиюминутную слабость, но я действительно невообразимо устал от бешенного ритма и постоянного напряжения. Может, я старею? Когда я ответил, что согласен с тем, что нужно отсюда съезжать, голос Лильки стал весёлым. Даже моё отступление о том, что мне не хочется жить рядом с её мамой, не произвело на неё никакого впечатления. А может она этого и не услышала. Я пообещал, что займусь этим вопросом. После разговора с женой у меня появилась ещё одна головная боль, но в тоже время мне стало легче, как будто я избавился от неудобной ноши, пусть не тяжёлой, но очень мешавшей. Мне нужно было продать квартиру. Не откладывая дело в долгий ящик, я позвонил своему хорошему знакомому — Роману. Он много лет работал риелтором. Не смотря на всю сволочную сущность и неоднозначность его работы, к Ромке обращались все его знакомые с вопросами, касавшимися недвижимого имущества. Он брал со знакомых деньги, причём иногда существенно выше среднерыночных, но взамен он гарантировал результат, практически полностью соответствующий ожиданиям. За всё время, я ни разу не слышал от общих знакомых ни одного плохого слов в его адрес. Хотя, на сколько мне известно, с другими клиентами он обходился далеко не всегда честно и порядочно. Рома специализировался на провинциалах, приехавших в столицу за лучшей жизнью. И в некоторых случаях Рома становился первым крупным разочарованием в Столице. Я набрал Ромкин номер:
— Привет, Силков. Это Макс. Узнал?
— О, какие люди. И за каким хреном меня в выходной день ипотечники беспокоят?
— Какой ты догадливый, — усмехнулся я. — Это у тебя профессиональное чутье сработало?
— Оно самое, дорогой. Рассказывай о своей нужде, и я расскажу тебе, как я могу её удовлетворить. Я честно рассказал всё как есть с описанием своих злоключений и разрушений в квартире. Рома внимательно выслушал и когда я закончил, сказал уж далеко не в присущей балагуристой манере:
— Труба дружище. Говённое дело. Это я тебе честно и откровенно говорю. Трёшки сами по себе не так просто продать, даже в твоём районе. Тут дело не в ипотеке. Цены за неё не дадут, учитывая историю. Квартиру лучше придержать
— Да, ладно, Силков. Не пугай. Ты просто скажи свой интерес. Я же знаю твои способности.
— Нет здесь моего интереса. Я через три дня в Израиль улетаю.
— Как? — опешил я.
— А вот так, — ответил он. — Мы все бумаги уже оформили. Я сам своё имущество распродаю. Рома причислял себя к богоизбранному племени не смотря на рязанскую морду, по-славянски разбитной характер и тривиальную фамилию Силков. Вот его жена действительно была еврейкой, даже судя по внешности. Из кукольной темноглазой красотки с вьющимися волосами она постепенно превращалась в широкозадую еврейскую мамашку с крючковатым носом и скошенным подбородком. Она никогда не скрывала своего желания уезжать из хамской России в землю обетованную, но самого Ромку я не представлял в землях иудейских царей и пророков.
Мне было легче представить, как он залихватски опрокидывает стакан водки и закусывает его холодным куском свиного сала с колечками лука. А вот представить, как он молится у стены плача — я не мог.
— Вот это да, так быстро.
— Ничего быстрого. Жена сколько времени этим делом занималась. Но она у меня пробивная.
— Жаль.
— Старик. Не переживай. Я подумаю, чем тебе помочь. Приезжай ко мне завтра вечером. Посидим за рюмочкой. Я всех позавчера собирал на проводы, а до тебя никак дозвониться не мог. Ты ко мне завтра заезжай. Проводишь меня.
— Так мне пить нельзя.
— Зато мне можно. А в одиночку пить — это алкоголизм. Да и поговорить с хорошим человеком приятно. Когда ещё увидимся. И, кстати, когда я ещё смогу водку салом и икрой закусывать А? Мы рассмеялись. Договорившись о встрече, я положил трубку. Если Рома согласиться мне помочь, то половина проблем с продажей квартиры должны были отпасть сами собой. Поразмыслить над событиями, которые обрушились на меня сегодня, мне не дали. Звонок в дверь оповестил меня, что пришёл сорокалетний хлопец, который выглядел на все пятьдесят. Кроме него за дверью был всё то же любопытный недоросль и ещё мужик с двумя большими ящиками. Оказывается, что мастера пришли уже чинить дверь. Без лишних разговоров они приступили к делу. Мужики сняли дверь с петель, уложили в большой комнате на три табурета и один стул. Дальше моя квартира наполнилась деловитым бухтением, шумом инструментов, химическим запахом и вонью жжёной краски, исходящей от обдуваемой строительным феном, плёнки покрытия.
Мужики вели себя вполне уверенно. Это обнадёживало, и я ушёл в другую комнату, чтобы «не висеть над душой». Делать было нечего, пальцы сами нажали на кнопку включения компьютера. Я снова просматривал свою электронную почту, письмо за письмом. Снова и снова я искал любую зацепку для того чтобы узнать о чём хотел сообщить математик. Я на несколько раз перечила все его сообщения, но ничего нового так и не подчерпнул для себя. Я читал путанные корявые фразы и предложения с обилием ошибок, силясь понять, что он пытался сообщить мне своей мозголомной писаниной: сплошные иносказания, намёки и прочая муть. Неужели нельзя было написать всё четко и понятно! Кто мог знать, что астролог-математик внезапно скончается? Я на всякий случай залез в папку со спамом и удалёнными письмами.
Бинго! У меня в душе забрезжила лёгкая надежда. Одно из надоедливых рекламных сообщений было от некой компании «Eva-nova». Само по себе название было идиотским, но слово «Eva» я не мог проигнорировать. В самом письме кроме рекламных материалов была ссылка на персональное предложение «для Максима». Кликнув курсором на ссылку, я попал в файлообменник, но здесь строгая машина затребовала от меня ключ. Помучавшись минут пять, я наугад написал «Eva». В то же мгновение на мониторе открылось новое окно, в котором начал проигрываться видеоролик. На меня с экрана смотрел Аркадий Борисович собственной персоной.
Всё в том же прикиде от гоголевского Плюшкина или старухи-процентщицы Достоевского. Видеоряд шёл прямо из браузера.
Никаких проигрывателей с их интерфейсами я не заметил.
— Здравствуйте, Максим. Мне жаль, что вы меня игнорируете.
Надеюсь, что у вас есть объективные причины и обстоятельства для такого поведения. Тем более, что информация, которую вы должны узнать напрямую касается вас и Евы. Больше всего я боюсь, что не смогу вам сообщить то, что узнал. Кольцо вокруг меня сжимается. К людям приходит понимание важности моей работы, но с сожалением могу отметить, что сбываются мои самые худшие предположения. Человечество неисправимо, новое знание люди, как обычно, попытаются использовать в корыстных целях для обретения богатства, власти и уничтожения себе подобных. Увы. Загребущие руки добрались и до моих работ. То, что он мне сейчас говорил, слишком уж походило на паранойю.