Бык в западне
Шрифт:
Они доехали до Дома Ленина. Даже не до Дома Ленина, а до часовни Александра Невского. Возле часовни машину тормознули сотрудники ГАИ, потому что дальше весь Красный проспект был перекрыт отрядами милиции, которая особенно густо группировалась вокруг серого здания мэрии. Пришлось свернуть на Советскую. Уже с Советской в душной бензинной волне выбрались на Вокзальную магистраль. Правда, к площади Ленина их все равно не пропустили. Там, на площади, под бетонными мутантами, настороженно прислушиваясь к ораторам, как желе, глухо ворочалась, утробно постанывала, неопределенно, но агрессивно
— Долой воров-чиновников! Долой пустобрехов- болтунов! Мы за внимание к каждому отдельному человеку!
— Ну, разболтались. Это надолго. Ты теперь, значит, так, мужик, — повертев головой, торопливо предложил водила, явно испугавшись, что такие хорошие и легкие деньги могут обидно и быстро уйти из рук. — Ты теперь, значит, давай, как я. На полном, значит, доверии. — И нашел нужный вопрос: — Где хотел выйти?
— На Орджоникидзе.
— Ну, вот видишь! На Орджоникидзе! Какие же тут проблемы? — обрадовался водила. — Орджоникидзе — это рядом. Доплюнуть можно. — И вытянул руку. — В доме над магазином? Над «Яхонтом»?
— Угадал.
Мельком глянув по направлению руки водилы, вытянутой в сторону дома, Валентин насторожился. Резкая короткая вспышка. Еще одна. И еще. Будто световой морзянкой в глаза кольнули. Кто-то в окне четвертого этажа, ну, может, выше, приоткрыл форточку. Нет, поправил себя Валентин. Не на четвертом. Скорее, на пятом. И не в квартире Куделькина-младшего, а выше. Точно — этажом выше. В квартире крутого деда Рогожина.
Но ведь ключи у Куделькина, удивился Валентин. Он сам говорил. И даже ходил в квартиру Рогожина вчера ночью. Кто может открывать и закрывать форточки в пустой квартире, опекаемой Куделькиным?
Неприятно вдруг вспомнилось то, что так мучительно не давалось памяти час назад — сломанная ель за мутантами.
Зато водила оживился.
— Если уж мы теперь на полном доверии, тогда, значит, так, — оживился он. — Ты сейчас смело шагай прямо через проспект домой или куда там тебе надо, так у тебя быстрее получится, даже быстрее, если мы начнем объезжать площадь, а я, скажем, через полчаса, как договаривались, буду стоять на углу улиц Орджоникидзе и Мичурина. Ну, там, знаешь? Возле ипотечного банка. У него витрины во весь этаж. А мои номера ты теперь запомнил, не потеряешься. И цвет у моей «шестерки» заметный. Короче, буду стоять у ипотечного банка, напротив магазина, в котором инвалидам водку дают. Водила весело подмигнул.
— Каким инвалидам? — не понял Валентин
— Да шучу я, — хохотнул водила. — В этом магазине для ветеранов войны скидка. Особенно для ветеранов битвы на Куликовом поле. — И просительно усмехнулся. — Может, увеличишь задаток?
— Не увеличу.
— Ну, тогда, значит, через полчаса?
— Как договорились.
Мимо Дома книги, зацепив самый край беспрерывно волнующейся, встревоженно, но и агрессивно поревывающей толпы, Валентин пересек Красный проспект.
Багровые лица. Угрюмые лица. Веселые лица. Явно сумасшедшие лица. Ни одного спокойного, понимающего лица
Валентину не очень-то хотелось с «дипломатом» в руках пробиваться сквозь толчею, правда, тщательно контролируемую нарядами милиции, но другого пути у него просто не было. Любой обход площади занял бы больше времени, чем то, которым располагал Валентин.
В толпе как в лесу, хмуро подумал Валентин, пробиваясь к дому Куделькина-младшего. Никогда не знаешь, куда тебя вытолкнет, вынесет в следующий момент. В толпе как в лесу, точнее, как в море, подумал он. Надо все время прислушиваться к ходу толпы. К ее дыханию. К ее течению, то медлительному, то стремительному, как в водовороте И никогда не надо ей противоречить, бороться с нею, особенно, черт возьми, с таким грузом, как снайперская винтовка в «дипломате».
Внешне Валентин оставался спокоен.
Луч, так неожиданно отразившийся от форточки и острой световой морзянкой кольнувший его глаза, как бы мгновенно высветил всю картину, до того весьма смутную, позволил почти мгновенно понять все то, что прежде казалось размытым, неясным, аморфным, случайным, никак не связанным. На самом деле, конечно,если быть справедливым, высветил картину вовсе не луч света, случайно отразившийся от форточного стекла, а скорее, оказавшиеся незапертыми в аэропортовском ресторане замки чужого «дипломата».
Но даже не это было сейчас главным
Главным сейчас было то, что Валентин вдруг окончательно понял, даже уверился в том, что снайперская винтовка попала в его руки не случайно. В квартире Куделькина-младшего винтовка, несомненно, хранилась для дела. Кто-то собирался из нее стрелять. Если не из квартиры Куделькина, то уж точно из квартиры крутого деда Рогожина. Что, впрочем, не важно. Важно то, что кто-то собирался стрелять. Может, сам Куделькин.
Если меня действительно решили подставить, хмуро подумал Валентин, то лучшего момента для этого попросту не найти. Именно так, видимо, и надлежит действовать тем, кто решил его подставить.
Где «хеклер», там и «кох».
Стрелять из квартиры деда Рогожина или из квартиры Куделькина-младшего собирались, скорее всего, в одного из выступающих на митинге ораторов Возможно, даже в какого-то совершенно конкретного, заранее определенного. Выбор есть, хмуро усмехнулся Валентин. Это в толпу можно стрелять откуда угодно, нет проблем, ниоткуда не промахнешься, но чтобы держать под прицелом временную трибуну и конкретную, заранее определенную цель, позицию надо было оборудовать именно в квартире Куделькина. Не ниже. Ни в коем случае не ниже. Наоборот, одним-двумя этажами выше.
Ничего не ведая, ничего не подозревая, гигантская толпа тяжко и грозно ухала, ахала, поревывала, тяжко и грозно ворочалась в тесных рамках прокаленной солнцем площади. Металлический мегафонный голос колебал толпу. Ее поверхность вдруг шла широкими кругами, людоворотами. Как темный чугунный расплав, выплеснутый на раскаленную сковороду.
Выстрел в толпу мог вызвать самые неожиданные последствия. Выстрел в толпу мог в одно мгновение вознести кого-то из кандидатов в губернаторы, не потерявших присутствия духа, в герои, и мог в одно мгновение, даже в долю мгновения, начисто уничтожить репутацию другого, растерявшегося в такой непростой момент.