Были древних русичей
Шрифт:
– Не хочу, – буркнул молодой и пошел к роднику.
Вода была студеной, а на вкус – не оторвешься. Заныли зубы, и чумак отпал от родника, перевел дух. Наклоняясь к воде по-новой, увидел свое отражение и поразился тому, что волосы от темени ко лбу будто выстригли, оголив белую кожу. Дотронулся: нет, не выстригли, вырвал одну волосину. Она была белой.
Подойдя к своему возу, он сел на землю, прислонившись спиной к заднему колесу, пахнущему дегтем. Напарник уже проснулся, но вставать не собирался, кряхтел и ворочался. Громко чихнув, он задал вопрос, который молодой чумак не расслышал, потому что неотрывно смотрел на каменную бабу на вершине кургана. Первые солнечные лучи выкрасили ее
– Ты куда? – окликнул вожак, помешивая деревянной ложкой варево в котле.
– Туда, – не оглядываясь, махнул молодой чумак в сторону кургана.
– Не долго, скоро снедать будем.
Молодой чумак ничего больше не сказал, побежал быстрее. Поднявшись на вершинукургана, он не увидел ореола, как будто баба всосалаего оспинами, а серо-желтая безглазая, безносая и безухая голова ее словно бы отворачивалась от человека, боясь встретиться с ним взглядом. Чумак медленно ходил вокруг нее, а она незаметно отворачивалась. Он неожиданнодаже длясамого себя рванулся вперед – и заметил, какгромоздкий, вросший в землю истукан началповорачиваться, понял, наверное, что неуспеет, и, скрипнув жалобнокамнем окамень, затих смиренно. Отворачивалась бабапотому, что не хотела показывать нож, который торчал в ней, вогнанный глубоко, даже резная деревянная рукоятка влезла наполовину ипокрылась чем-то бурым и рыхлым, похожим на ржавчину. Чумак перекрестил себя, затем – рукоятку и опрометью кинулся к табору.
Толмач
На деревянных крепостных стенах собрались почти все горожане: вооруженные мужчины в шлемах и кольчугах, молчаливые и суровые; встревоженные женщины, которые часто ойкали плаксиво и обменивались негромкими фразами; беззаботные мальчишки, которые, привстав на цыпочки, выглядывали поверх зубцов стены и удивленно восклицали, тыча пальцем в то, что их поразило, или сновали у костров, на которых в больших чанах кипятилась вода, илиу груд оружия, сложенных на площадках у башен, примерялись к двуруким мечам, длинным и тяжелым, пытались натянуть боевой лук, большой и тугой, махнуть булавой, шипастой и с кожаной петлей в рукоятке, делая все это весело, не задумываясь о беде, нависшей над городом, – безбрежной, как разлившаяся река, орде степняков на малорослых мохнатых лошадях. Басурманы с гиканьем и свистом сновали вокруг города и поджигали все, что попадалось на пути, и клубыдыма казались частью орды и вместе с ней приближались к крепостным стенам.
Пока на крепостных стенах готовились к битве, на птичьем дворе она была в полном разгара. Сцепились два петуха – черный, без единого светлого пятнышка, и красный, с радужным ожерельем нашее, – оба крупные, крепкие и люто ненавидящие друг друга. Гордо выпятив грудь, они прошли по кругу против хода солнца, злобно косясь, затем одновременно бросились, подлетев, в атаку, столкнулись в воздухе, забили клювами и крыльями, и мелкие перышки, черные и красные, плавно закачались в поднятой петухами пыли.
За поединком наблюдали птичник – сухощавый старичок, безбородый и с крючковатым, хищным носом, отчего напоминал изголодавшегося коршуна, одетый в старый армяк с латками на локтях и в белых пятнах куриного помета – и толмач – дородный муж лет сорока, среднего роста, с крупной, лобастой головой, темно-русыми волосами й светло-русой бородой и усами, плутоватыми, зеленовато-серыми глазами, которые пряталисьв пухлых румяных щеках, одетый в нарядныйтемно-коричневый кафтан с золотыми пуговицами ишапку с собольей выпушкой. Птичник все время дергался, переступая с ноги на ногу, размахивал руками и вскрикивал то радостно,
Петухи расцепились, заходили по кругу, но теперь уже по солнцу, потому что у черного исчез передний зубец на гребне, из раны текла густая темно-красная кровь, заливающая левый глаз. Черный петух двигался чуть медленней, чем раньше, и часто дергал головой, наклоняя ее к земле, чтобы стряхнуть кровь. Увидев это, толмач презрительно сплюнул, попав прямо в середину гальки, что валялась в двух саженях от него.
На птичий двор забежал дружинник – здоровенный детина с румянцем во всю щеку, в кольчуге и шлеме и с мечом и булавой на поясе.
– Вот он где! – крикнул возмущенно дружинник, увидев толмача, подбежал к нему и схватил за плечо. – Бегом, князь зовет!
Толмач, продолжая наблюдать за петухами, левой рукой сдавил запястье дружинника, вроде бы не сильно, но у детины округлились от боли глаза и подогнулись ноги.
– Не суетись, – тихо произнес толмач, отпуская запястье.
Детина поболтал в воздухе рукой, погладил ее другой, снимая боль, посмотрел на толмача с таким благоговением, с каким не глядел и на князя, стал чуть позади и начал наблюдать петушиный поединок, не решаясь больше напомнить о спешном деле.
Петухи, подлетев, снова ударились грудь в грудь, вцепились клювами друг в друга и забили крыльями, поднимая пыль и теряя перья. Вскоре птицы скрылись в облаке пыли, и лишь по количеству вылетающих перьев можно было догадаться, что бьются жестоко.
Вот птицы выскочили из облака, боевито встряхнулись и вновь заходили по кругу, но уже против солнца, потому что у черного петуха не стало второго зубца на гребне и кровь теперь текла на правый глаз. Черный двигался еще медленней иосторожней, чаще останавливался и тряс головой, кропя землю густыми каплями, а красный задиристей выпятил грудь, распушил радужное ожерелье и будто стал выше и толще. Толмач опять презрительно сплюнул, попав в центр той же самой гальки.
Подловив черного петуха, когда тот наклонил голову, красный налетел на него, оседлал; вцепившись клювом в гребень, но прокатился самую малость, не удержался, соскочил. Черный петух, лишившись третьего зубца в гребне, с залитыми кровью обоими глазами пробежал вперед, пока не ударился о забор. Здесь он стряхнул кровь с глаз и трусливо метнулся к приоткрытой двери курятника. Красный погнался за ним, правда, не особо напрягаясь, а когда противник исчез в курятнике, вернулся вальяжной походкой насерединудвора, отряхнулся, поиграв радужным ожерельем, гордо вскинулголову ипрокукарекал, звонко ирадостно.
Толмач удовлетворенно хекнул искосил плутоватые глаза на птичника, ссутулившегося и неподвижного.
– Знай наших! – произнес толмач ехидно и пригладил усы согнутым указательным пальцем.
– Князь зовет, – напомнил дружинник, бессознательным жестом погладив запястье.
– Успеем, – ответил толмач. – Сейчас рассчитаюсь с этим, – кивнул на птичника, – и пойдем. Ну-ка, заголяй лоб!
Птичник скривился, точно отведалкислицы, соскреб ногтем пятно помета срукава, потом тем же ногтем почесал затылок и только тогда снял шапку, оголив лысую голову с седыми перьями волос на затылке. Он наклонился и оперся руками в полусогнутые колени, подставив лоб, морщинистый, с дергающейся жилкой над правой бровью. Толмач положил на лоб широкую ладонь, оттянул другой рукой средний палец.