Шрифт:
Кат
Верхние угли в горниле покрылись серовато-белым пеплом, лишь нижние, багрово-оранжевые, проглядывали в просветы не спекшейся пока корки, напоминая переполненные звериной яростью глаза и как бы расплавляли воздух над собой, делая его зыбким и тягучим, прорывались дальше и играли золотисто-красными отблесками на разложенном на грязном, в подпалинах столе клеймах, прутьях, клещах, молотках, ножах, деревянном кнутовище, захватанном до блеска, и металлических вставках в концы треххвостого кнута, в лужице на земляном, утрамбованном полу, подернутой пленкой и похожей на темно-вишневый студень, на отшлифованном жале крюка, повисшего надлужицей на толстой бечеве, продетой в кольцо, которое было приделано к высокому, покрытому копотью потолку, на железном засове низкой, закругленной сверху двери с маленьким глазком, сколоченной из толстых дубовых досок, на железном
Кто-то тихонько, по мышиному поскребся в верхнюю дверь раз, другой. Тяжелая дверь качнулась от сильного толчка и замерла, приоткрытая на самую малость, точно ее отщепили от косяка, вогнав клин. В щель просунулась черная собачья морда с седой клочковатой шерстью вокруг пасти, лысым темечком и золотой серьгой в правом ухе. Пес долго и настороженно принюхивался, подергивая черным влажным носом, затем полыхнул, оглядывая помещение, багровыми, как раскаленные угли, глазами, которые, потухнув, превратились вбельма с едва заметными черными рисочками в центре. Куцехвостое, без единого светлого пятнышка туловище протиснулось вслед за мордой и как бы подталкивая ее, замерло на верхней ступеньке, брезгливо стряхнув с лап снежинки, кончиком хвоста ударило по дубовой двери, которая легко и бесшумно захлопнулась. Прямо с лестницы пес сиганул на стол, обнюхал разложенные там инструменты, недовольно фыркнул и глухо рыкнул и вторым прыжком оказался у лужицы. Шерсть вздыбилась на холке, будто хотела достать до нависшего над ней крюка, по телу пробежала судорога. Пес тявкнул хрипло, словно кашлянул, легонько ткнулся мордой в лужицу, прорывая пленку, и начал жадно лакать. В углу пасти появилась розовая слюна, а из глотки послышалось довольное урчание, напоминающее скрежет ножа, который точат на вертящемся круге. Урчание становилось все громче и громче, будто круг вертели все быстрее и быстрее.
Хозяин словно не замечал гостя, еще какое-то время держал руки в воде, потом побултыхал ими и медленно, точно не хотел, чтобы хоть капля упала на пол, высунул из воды и подержал над кадкой. Грязной тряпкой – лоскутом от старой исподней рубахи – вытер руки и повесил ее на гвоздь, вбитый в стену у горна. Только после этого он повернулся к псу, вылизывающему края неглубокой впадинки, в которой стояла раньше лужица.
Почувствовав взгляд человека, черный пес испуганно вжал голову в плечи и осторожно, словно ждал удара и готов был отпрыгнуть, повернул ее. Глаза его, встретившись с человеческими, налились краснотой, точно зрачки-рисочки, растекаясь по бельмам, изменяя свой цвет, затем вспыхнули, будто выстрелили багровыми искрами, но не смогли одолеть человека и потухли. Пес встал на задние лапы, пригнул голову, точно кланялся, обхватил левой лапой морду, а правой ударил по золотой серьге. Она издала звук чистый и звонкий, будто ударили по ней золотым молоточком, – и пес вдруг увеличился в несколько раз, а шерсть уплотнилась и соткалась в толстую черную материю плаща, укрывавшего от макушки до лап. Полы плаща распахнулись и опали, и из него, точно светло-коричневая гусеница из черного кокона, высунулся лысый старичок с жиденькой седой бороденкой, с похожими на бельма глазами, имеющими вместо зрачков еле заметные рисочки, и с золотой серьгой в правом ухе. Старичок откинул плащ за спину, вытер узкой морщинистой темно-коричневой рукой по-юношески алые губы, тонкие и постоянно шевелящиеся, будто черви на огне, и радостно захихикал. Смех был необычный – будто топором рубили кольчугу – хрз-хрз-хрз!..
– Отдыхаем после трудов праведных? – спросил старичок и, подобрав полы плаща, бесшумно подкрался мелкими шажками к нижней двери, посмотрел в глазок То, что он там увидел, подняло дыбом сохранившиеся на затылке редкие седые пряди и заставило старичка зябко поежиться. – Отмучился грешник. Предупреждал его, неслуха, предлагал ко мне в помощники идти. Так нет, гордыня его обуяла: думал, самый хитрый, не выследят. А кто-то возьми и подкинь попу письмецо подметное – и нет больше злодея! Хрз-хрз-хрз!..
– И тебя ждет такое, – равнодушно произнес хозяин.
– Нас, – поправил гость, подошел к нему и с ехидной усмешкой заглянул снизу в лицо, быстро шевеля алыми губами, будто смаковал исходящий от хозяина запах. – Каждому воздастся по делам его – так, кажется, в Писании?.. Значит, обоих нас ждет геенна огненная. Хрз-хрз-хрз!
– Разве? Ты губишь души, а я – кат.
– А чего же тогда люди тебя душегубом зовут, а? – старичок захихикал и опять заглянул снизу в глаза хозяина. Увиденное заставило оборвать смех. – Ну, ладно, не время разговоры праздные вести. Помнишь уговор?
– Помню.
– Сделал?
Хозяин не ответил.
Старичок нетерпеливо задергался, затряс лысой головой и протянутыми руками, жалобно заскулил:
– Дай, дай, дай!..
– Уговор, – отрезал хозяин.
– У-угх! – раздраженно рыкнул старичок, торопливо сунул руку за отворот светло-коричневого старенького зипуна, порылся там и вытянул ее сжатой в кулак Поднеся сухонький кулак к лицу ката и резко разжав пальцы, показал на темно-коричневой ладони золотую монету, новенькую, блестящую и, казалось, еще теплую после чеканки.
Хозяин взял ее двумя толстыми почерневшими от железа и огня пальцами, попробовал на зуб. Сходив к иконке, достал из-за нее маленький серебряный сосудик, пузатый и с узким горлышком, вернулся к столу, кинул на него монету. Вытянув из горльппка пробку – потемневший от времени сучок – брызнул из сосудика на монету. Она зашипела, как раскаленное железо в воде, вспыхнула синеватым пламенем. Запахло серой. Когда пламя потухло, на столе вместо монеты лежала горсть обожженной, красноватой глины. Хозяин тряхнул сосудиком в сторону гостя.
Колдун шарахнулся от брызг, злобно рыкнул – и сразу заискивающе засмеялся.
– Пошутил, каюсь!
– Не люба святая водица?
– 06, не люба! – признался старичок – Спрятал бы ты ее, а?
– Вдруг ты еще раз пошутишь?.. Ну-ка, выкладывай.
Колдун достал вторую монету, не новую, с зазубриной на обрезе, кинул на стол. Она покатилась, перепрыгнула, звякнув, через металлический прут, ударилась о клещи и, покачавшись, легла на стол. Капля святой воды, упавшая в центр ее, не растеклась и заиграла разными цветами, как росинка под солнечными лучами. Хозяин, взяв монету, долго с любопытством рассматривал ее, покусывая западающие в рот кончики рыжеватых усов, а затем спрятал в мешочек, висевший на гайтане, рядом с позеленевшим медным крестиком.
– Помни, – сказал колдун, – пока будешь расплачиваться ею, будет возвращаться к тебе, а если подаришь…
– Не запамятую.
– Как же, как же! Хрз-хрз-хрз!.. Да, теперь заживешь на славу: вино, девки, – гуляй душа! – согласился старичок и протянул к нему сложенные лодочкой темно-коричневые ладони: – Давай!
Хозяин шагнул к лавке, замер, будто вспомнил что-то, и пригнув голову, как при входе в низкую дверь, пошел к стоявшему в углу под иконкой чугуну с крышкой, придавленной камнем. Скинув камень и крышку на пол, долго бултыхал рукой в чугуне, пока не нашел то, что нужно. Он оторвал от висевшей на гвозде, грязной тряпки лоскуток, завернул в него выловленное из чугуна, вытер покрытую розовой влагой руку, а потом отдал сверток колдуну.
Тот схватил жадно и сразу отступил задом шага на три от хозяина Осторожно, точно боялся сделать больно, развернул лоскуток на узкой ладони. Посередине лоскута, на розовом мокром пятне, лежало большоесердце, свежее, вырванное из груди совсем недавно.
– У-у, какое большое! – Колдун понюхал его, подергивая носом и шевеля алыми губами. – И дух от него не человечий. Ф-р-р!..
– Нечисть и воняет нечистью, – ответил хозяин, почесывая щеку.
– Теперь мне послужит! – радостно сказал старичок, завернул сердце в лоскут изавязал тугим узлом. – Славный будет холоп! Хрз-хрх-хрз!