Былое и думы.(Предисловие В.Путинцева)
Шрифт:
Я не имел ничего общего с французами, кроме простого знакомства; не был ни в какой конспирации, ни в каком обществе и занимался тогда уже исключительно русской пропагандой. Все это французская полиция, единая всезнающая, единая национальная и потому безгранично сильная, знала превосходно. На меня гневалисьза мои статьи и связи.
Про этот гнев нельзя не сказать, что он вышел из границ.В 1859 году я поехал на несколько дней в Брюссель с моим сыном. Ни в Остенде, ни в Брюсселе паспорта не спрашивали. Дней через шесть, когда я возвратился вечером в отель, слуга, подавая свечу, сказал мне, что из полиции требуют моего паспорта. «Вовремя хватились», — заметил я. Слуга проводил меня до номера и паспорт взял. Только что я лег, часу в первом, стучат в дверь; явился опять тот
1413
общественной безопасности (франц.).
— И это вы из-за этого ходите ночью будить людей?
— Ждут ответа.
— Кто?
— Кто-то из полиции.
— Ну скажите, что буду, да прибавьте, что глупо носить приглашения после полуночи.
Затем я, как Нулин, «свечку погасил».
На другое утро, в восемь часов, снова стук в дверь. Догадаться было не трудно, что это все дурачится бельгийская юстиция. «Entrez!» [1414] (451)
Взошел господин, излишне чисто одетый, в очень новой шляпе с длинной цепочкой, толстой и на вид золотой, в свежем черном сертуке и проч.
1414
Войдите (франц).
Я едва, и то отчасти, одетый представлял самый странный контраст человеку, который долженодеваться так тщательно с семи часов утра для того, чтоб его, хоть ошибкой, приняли за честного человека. Авантаж был с его стороны.
— Я имею честь говорить avec M. Herzen-pere? [1415]
— C'est selon, [1416] как возьмем дело. С одной стороны, я отец, с другой — сын.
Это развеселило шпиона.
1415
с господином Герценом-отцом (франц).
1416
Это смотря по тому (франц.).
— Я пришел к вам…
— Позвольте, чтоб сказать, что министр юстиции меня зовет в одиннадцать часов в департамент?
— Точно так.
— Зачем же министр вас беспокоит и притом так рано? Довольно того, что он меня так поздно беспокоил вчера ночью, приславши этот пакет.
— Так вы будете?
— Непременно.
— Вы знаете дорогу?
— А что же, вам ведено меня провожать?
— Помилуйте, quelle idee! [1417]
1417
что за мысль (франц.).
— Итак…
— Желаю вам доброго дня.
— Будьте здоровы.
В одиннадцать часов я сидел у начальника бельгийской общественной безопасности.
Он держал какую-то тетрадку и мой паспорт.
— Извините меня, что мы вас побеспокоили, но, видите, тут два небольших обстоятельства: во-первых, у вас паспорт швейцарский, а… — он, с полицейской проницательностью испытуя меня, остановил на мне свой взгляд.
— А я русский, —добавил я.
— Да, признаюсь, это показалось нам странно.
— Отчего же, разве в Бельгии нет закона о натурализации?
— Да вы?.. (452)
— Натурализован десять лет тому назад в Морате, Фрибургского кантона, в деревне Шатель.
— Конечно, если так,в таком случае я не смею сомневаться… Мы перейдем ко второму затруднению. Года три тому назад вы спрашивали дозволения приехать в Брюссель и получили отказ…
— Этого, mille pardons, [1418] не было и быть не могло. Какое же я имел бы мнение о свободнойБельгии, если б я, никогда не высланный из
1418
тысяча извинений (франц.).
Начальник общественной безопасности несколько смутился.
— Однако вот тут… — и он развернул тетрадь.
— Видно, не все в ней верно. Вот ведь вы не знали же, что я натурализован в Швейцарии.
— Так-с. Консул его величества Дельпьер…
— Не беспокойтесь, остальное я вам расскажу. Я спрашивал вашего консула в Лондоне, могу ли я перевести в Брюссель русскую типографию, то есть оставят ли типографию в покое, если я не буду мешаться в бельгийские дела, на что у меня не было никогда никакой охоты, как вы легко поверите.Господин Дельпьер спросил министра. Министр просил его отклонить меня от моего намерения перевести типографию. Консулу вашему было стыдно письменно сообщить министерский ответ, и он просил передать мне эту весть, как общего знакомого, Луи Блана. Я, благодаря Луи Блана, просил его успокоить господина Дельпьер а и уверить его, что я с большой твердостью духа узнал, что типографиюне пустят в Брюссель, «если б, — прибавил я, — консулу пришлось мне сообщить обратное, то есть что меня и типографию во веки веков не выпустят из Брюсселя,может, я не нашел бы столько геройства». Видите, я очень помню все обстоятельства.
Охранитель общественной безопасности слегка прочистил голос и, читая тетрадку, заметил:
— Действительно так, я о типографии и не заметил. Впрочем, я полагаю, вам все-таки необходимо разрешение от министра; иначе, как это ни неприятно будет для нас, но мы будем вынуждены просить вас… (453)
— Я завтра еду.
— Помилуйте, никто не требует такой поспешности: оставайтесь неделю, две. Мы говорим насчет оседлой жизни… Я почти уверен, что министр разрешит.
— Я могу его просить для будущих времен, но теперь я не имею ни малейшего желания дольше оставаться в Брюсселе.
Тем история и кончилась.
— Я забыл одно, — запутавшись в объяснении, сказал мне опасливый хранитель безопасности, — мы малы, мы малы, вот наша беда. II у a des egards [1419] … — Ему было стыдно.
Два года спустя меньшая дочь моя, жившая в Париже, занемогла. Я опять потребовал визы, и Персиньи опять отказал. В это время граф Ксаверий Бранницкий был в Лондоне. Обедая у него, я рассказал об отказе.
— Напишите к принцу Наполеону письмо, — сказал Браницкий, — я ему доставлю.
1419
Есть соображения (франц.).
— С какой же стати буду я писать принцу?
— Это правда, пишите к императору. Завтра я еду, и послезавтра ваше письмо будет в его руках.
— Это скорее, дайте подумать.
Приехав домой, я написал следующее письмо:
«Sire,
Больше десяти лет тому назад я был вынужден оставить Францию по министерскому распоряжению. С тех пор мне два раза был разрешен приезд в Париж. [1420] Впоследствии мне постоянно отказывали в праве въезжать во Францию; между тем в Париже воспитывается одна из моих дочерей и я имею там собственный дом.
Я беру смелость отнестись прямо к в. в. с просьбой о разрешении мне въезда во Францию и пребывания в Париже, насколько потребуют дела, и буду с доверием и уважением ждать вашего решения.
Во всяком случае. Sire, я даю слово, что желание мое (454) иметь право ездить во Францию не имеет никакой политической цели.
Остаюсь с глубочайшим почтением вашего величества покорнейшим слугой.
А. Г.
31 мая 1861. Лондон, Орсет Гоус. Уэстборн Террас».
1420
Второй раз мне был разрешен приезд в Париж в 1853, по случаю болезни М. К Рейхель. Этот пропуск я получил по просьбе Ротшильда. Болезнь М. К,прошла, и я им не воспользовался Года через два мне объявили в французском консульстве, что так как я тогда не ездил, то пропуск не имеет больше значения. (Прим. А. И. Герцена.)