Былого слышу шаг
Шрифт:
«Помню, у нас была большая возня с залогами ссудной казны, — вспоминал член коллегии Наркомфина Я. С. Ганецкий. — Залоги не выкупались, и ссудные кассы необходимо было ликвидировать, а залогов лежало десятки тысяч. При каждой выдаче необходимо было производить оценки по «современной» стоимости, так как полагалось по декрету выдавать лишь до 10 тысяч рублей. Здесь, естественно, возможны были всякие ошибки, злоупотребления, а уж выдача в таких случаях всегда затягивалась». И не раз высказывались предложения: не пора ли передать все заклады в казну? К тому же сама практика заклада вещей представлялась по тем временам несовместимой с новой жизнью. А Владимир Ильич возражал, более того, помогал тем, кто никак не мог
«28/IV 1919
т. Крестинский (или т. Ганецкий),
Подательница имеет просьбу, касающуюся заложенных вещей. Очень прошу как можно скорее рассмотреть ее просьбу и разрешить дело без промедления.
Пр. СНК В. Ульянов (Ленин)».
Ленин всегда и первым выступал против попыток подстроить жизнь к пропагандистской фразе, представить многообразие окружающего нас мира в том идеальном порядке, который столь дорог сердцу политической посредственности. Известно, что во времена профсоюзной дискуссии Троцкий выступал с утверждением, что профсоюзы не нужны, поскольку у нас нет буржуазии, а значит, и защищать рабочий класс незачем и не от кого. Вот она столбовая дорога фразы: если так, то этак — и никак иначе. Ленин же говорил, что мы имеем государство с бюрократическими извращениями, от которых, несомненно, страдают трудящиеся. Заявление же о том, что в защите материальных и духовных интересов рабочего класса профсоюзам делать нечего, обойдутся, мол, и без них, — это рассуждение «переносит нас в область абстракции или идеала, которого мы через 15–20 лет достигнем, нояив этом не уверен, что достигнем в такой именно срок, — говорил Владимир Ильич в самый канун 1921 года. — Перед нами же действительность, которую мы хорошо знаем, если только мы не опьяняем себя, не увлекаемся интеллигентскими разговорами, или абстрактными рассуждениями, или тем, что иногда кажется «теорией», а на деле является ошибкой…»
Человек, возглавивший величайший социальный эксперимент, тот, кто, по словам Горького, так помешал людям жить привычной для них жизнью, как никто до него, — этот человек умел отделить желаемое от действительного.
Ленин заметил как-то: «Торопиться случалось каждому из нас». Он нередко торопился сам и умел подгонять других. Торопил, к примеру, членов комиссии ГОЭЛРО, желая поскорее получить проект плана электрификаций. Или, решив однажды — настала пора «создать словарь настоящего русского языка» от Пушкина до Горького, — тут же и предлагал: «Что, если посадить за сие 30 ученых, дав им красноармейский даек?»
И называл совсем иные, исторически продолжительные сроки, когда заходила речь о явлениях социальных, об изменениях в жизни общества. Говорили, скажем, о борьбе с бюрократизмом, и Ленин отмечал: «Борьба с бюрократизмом потребует десятилетий». Касаясь совершенствования государственного аппарата, подчеркивал, что «едва ли не самой вредной чертой этой работы будет торопливость». Напоминал, что и в вопросах культуры «торопливость и размашистость вреднее всего». Диктуя свои последние статьи, советовал: «Надо вовремя взяться за ум. Надо проникнуться спасительным недоверием к скоропалительно быстрому движению вперед, ко всякому хвастовству и т. д.». И весной восемнадцатого года, когда так велики еще были ожидания мировой пролетарской революции и кому-то казалось — до коммунизма рукой достать, Ленин говорил: «Путь организации — путь длинный, и задачи социалистического строительства требуют упорной продолжительной работы и соответственных знаний, которых у нас недостаточно. Едва ли и ближайшее будущее поколение, более развитое, сделает полный переход к социализму».
Ленин любил людей, а не идеи, утверждал Горький. «Я — знаю, что
Ленин не был слугой идей, они, эти идеи, служили ему, были его оружием в переустройстве жизни. Ему чужды были опасения, «как бы не пострадала возлюбленная теория в ее столкновении с практикой». Беседуя с тем же Горьким, Владимир Ильич говорил: «Теория, гипотеза для нас не есть нечто «священное», для нас это — рабочий инструмент».
Оглядывая путь Владимира Ильича, понимаешь, что самые ожесточенные идейные схватки и самые изнурительные политические бои он вел именно с теми, кто хотел бы из «рабочего инструмента» превратить теорию в самоцель, для кого безукоризненное воплощение идеи становилось важнее ее самой. Вспомните борьбу за заключение Брестского договора, споры с «левыми коммунистами» весной восемнадцатого, наконец, как трудно далось Владимиру Ильичу утверждение новой экономической политики. Ленин выступал против тех, кто хотел бы парить над грешной землей, не считаясь с реальной жизнью. Он с горечью спрашивал: «…Что сделалось с этими людьми, как они могут из-за обрывков книжки забыть действительность?»
Только реальная степень достигнутого может быть, в конце концов, неопровержимым аргументом в споре. И Ленин чрезвычайно ценил все, что удалось отвоевать у жизни, утвердить в ней. На V Всероссийском съезде Советов, где принималась первая Советская Конституция, он говорил: «Прошли и для России, я уверен, безвозвратно прошли, те времена, когда спорили о социалистических программах по книжкам. Ныне о социализме можно говорить только по опыту».
На четвертом месяце существования Советской власти Ленин принял корреспондента французской газеты «Le Temps» Л. Нодо, дал ему интервью:
«Англичане говорят: «Чтобы узнать, каков пудинг, надо его попробовать». Говорите что хотите о социалистическом пудинге, но только все народы пробуют и будут все больше пробовать это блюдо. Мы не говорим, что это прекрасно. Мы сами подчеркиваем многие недостатки. Но это пудинг, который есть и его можно попробовать, а все остальное — рецепты для поваренной книги. Сколько ни листай ее — сыт не будешь».
Н. К. Крупская пишет: «Иногда, вспоминая, как Ильич занимался мелочами, товарищи говорят: «Не берегли мы Ильича-то, мелочами его загружали, не надо было приставать к нему со всеми этими мелкими делишками».
Сегодня мы говорим об удивительном внимании Ленина к так называемым «мелочам».
Вспоминая о том, как работал Ленин, старый большевик, организатор партийной печати Н. Л. Мещеряков пишет, что не было числа вопросам и просьбам, с которыми шли к Владимиру Ильичу, и как-то он пожаловался своему собеседнику, кивнув на телефонные аппараты: «Из-за всякого пустяка обращаются ко мне».
Ленин всегда конкретен — в каждой своей статье, каждой записке, в любом решении. Немало, очевидно, было дел, которыми он занимался без всякой охоты, да и не по своей воле — обстоятельства к тому понуждали. «Обязанности часового при Председателе Совета Народных Комиссаров» Владимир Ильич напишет собственноручно. Но кто иной мог составить эту памятку, если датирована она 27 октября 1917 года?
И не доставляло Ленину радости, порой возмущало, что многие вопросы никак не решались без его вмешательства.
Сегодня подписал телеграмму насчет 1.2 млн. пуд. сена Москве.
Мне думается, что неправильно давать все подобные телеграммы на подпись мне. Надо — может быть, постепенно, но все же надо переходить и перейтик тому, чтобы научить людей (в том числе губисполкомы) слушаться и без моей подписи — нормально слушаться, а не только экстраординарно слушаться».