Былые дни Сибири
Шрифт:
Вдруг какой-то гул послышался со стороны степи. Не то поток воды катился и падает с высоты на валуны, перекатывая их, не то земля загудела, прерывисто и тяжко дыша… Все ближе рокот неясный, все тверже и отчетливее мерные удары чего-то тяжкого, твердого о грудь земли… И быстро вдали стали обозначаться очертания большого табуна неоседланных коней. Неизвестно почему, неведомо откуда неслись кони. Может быть, мирно паслись за сотню верст, но что-то грозное всполошило, напугало их… Нападение барсов, волков или пожар степной?.. Кто знает! Но сюда скачет табун; уже видно, как веют гривы по ветру среди неясного, предрассветного сумрака, средь полусвета, полутьмы, дрожащей, неверной, как глаза продажной прелестницы… Голые спины
И неожиданно поднялись человеческие фигуры из-за лошадиных шей, всадники крепко сидят, втиснувшись искривленными ногами в голые бока неоседланных лошадей. Гикнули все разом! Стрелы посыпались на сторожей, грянули выстрелы, засвистали копья, пущенные метко сильной, привычной рукой… Едва успели схватиться за свои ружья казаки… Но пока их наставили на рогатки, пока выбили огонь, стреляя наудачу, несколько из сторожей уже легли раненными, а нападающие, разделясь на три части, делают свое дело. Одни со сторожами перестреливаются, другие залегли перец воротами крепостцы, в которой уже слышны смятение, тревога, рокот барабанов и звуки голосов… Эти должны задержать выход людей из крепостцы, пока третий, самый многочисленный отрядец ломает загоны, выгоняет в степь лошадей… Вот уж все полторы тысячи коней на свободе. Прирожденные коноводы-пастухи, калмыки и киргизы, окружили сбитый в кучу табун, гикнули, и погнали его вперед, в необъятную степь, которая уже светлеть начинает, ожидая солнечный восход.
От выстрелов, от гика и крика ошалели кони, мчатся вперед, подняв хвосты, распустя гривы… А за ними совсем демонами мчатся погонщики монголы…
Сообразили в крепостце, что случилось… Выстрелы ружейные со стен и из башен грянули вслед убегающим врагам. Потом и пушечный удар прокатился в тихом предрассветном воздухе. Но от этих залпов и пушечной стрельбы еще больше обезумели и без того напуганные кони… Правда, пули и картечь уложили несколько врагов, упало и лошадей около десятка. Зато остальные еще безумнее ринулись вперед, так что даже еле поспевают за табуном его новые господа-захватчики.
Не отважился Бухгольц сейчас же выслать из крепостцы людей, не зная, нет ли засады кругом. Ждать решил до утра, тем более что без коней и не догонят его люди уносящихся всадников… А нападающие, пользуясь этим, почти без потерь скрылись из виду так же быстро, как и появились…
Дождался утра Бухгольц. Выслал людей на разведку. Неутешительные вести принесли люди.
Куда ни глянуть глазом, на этом и на другом берегу дымятся костры, видны отряды вражеские, которые еще держатся поодаль из опасения орудий, стоящих на стенах Ямыш-городка… Но ночью они ближе подберутся, правильную осаду поведут, все выходы и пути отрежут русским из городка. Только к реке, к воде, и останется один свободный путь. Нет у степных кочевников подходящих суден, чтобы и тут поставить сильную заставу…
— В осаду попали мы, господин подполковник! — доносит пятидесятник, старый сибиряк, сам производивший разведку. — Одно и есть — по реке скорее назад уходить!..
Ничего не ответил Бухгольц, отпустил разведчиков.
— Трубку мне долговидную! — приказал он своему денщику, взял подзорную трубу, пригласил двух-трех офицеров-шведов, знакомых с инженерным
Не солгали разведчики. При свете дня видно, что осажен городок отовсюду отрядом по крайней мере тысяч в десять человек. Нападать на городок, отлично укрепленный, они, конечно не решатся. Но и на них нельзя пойти без лошадей. Конные будут ускользать от удара, заезжать могут сзади, со всех сторон и поражать, особенно по ночам, в степи… Надо сидеть за стенами, пока есть запасы боевые и съестные припасы. А потом?!
Думать не хочется сейчас Бухгольцу об этом «потом»…
Однако пришлось подумать, и очень скоро… Ночью ушли из городка, очевидно, спустясь со стен или подкопавшись где-нибудь, несколько инородцев, которых немало в отряде, и крещеных и некрещеных, в качестве конюхов, слуг, кашеваров, шорников и всякого рода мастеровых. Есть и среди ратников десятка два крещеных, но совсем еще необруселых туземцев.
Можно ли положиться на них! И предавать они могут всякий шаг отряда, и запасы пороховые взорвать способны или подмочить, попортить оружие… Мало ли что! Одинокий враг в своем собственном стане, да еще затаенный, лукавый, беспощадный, опаснее тех тысяч врагов, которые темнеют за стенами, порою врассыпную подскакивают близко, джигитуют у самых стен, вызывая на единоборство батырей-урусов, увертываясь от пуль, посылаемых в этих головорезов, как в жаркий полдень увертывается от оводов легкий степной конь…
И пришлось уступить общим настояниям, сделать так, как подсказывало и собственное благоразумие. Ночью, бесшумно спустились к реке люди, что могли нагрузили на суда, остальное подожгли вместе с городком, с его стенами и зданиями…
Сами уселись как попало и быстро вниз по течению, подгоняемые сильными ударами весел, поскользили дощаники и ладьи, пущенные по самой середине реки, чтобы больше обезопасить людей от выстрелов из ружей и тучи стрел, какую пустили в уходящих враги, метко целя в барки, ярко озаренные среди ночной тьмы заревом огромного пожара, охватившего Ямыш-городок.
Задолго до возвращения всего отряда весть о неудаче Бухгольца дошла до Тобольска. Принес ее первый Задор, уже очутившийся здесь же в своем обычном виде и доложивший подробно Гагарину как о своих приключениях, так и о том, что Трубникова задержали у дикой орды и послали к самому Хаип-хану, не совсем, очевидно, доверяя русскому офицеру.
— Ничего, вернем малого! — улыбнулся Гагарин как-то странно загадочно. — Не оставим его тамо долго, чтобы тут кто не скучал… А тебе за службу спасибо! И награда вот!
Принял тугой кошель, кланяется, благодарит Задор, а сам глядит на князя, переминается.
— Што еще надо? Говори, Сысоюшко.
— Слышал я, пока не было меня тута, приезжал из Рассеи полковник, князь Долгоруков, словно бы с розыском каким… Не против твоей ли милости новые наветы?
— А тебе што? — вопросом на вопрос откликнулся князь.
— Да, сдается, знаю я, откеда ветер дует, противный твоему вельможному сиятельству. Фискалишка этот, шиш проклятый, Ивашка Нестеров… Он мутит!.. А я… Случается, встречаемся с им. Он по ночам часто бродит, где и я бываю… И ежели твоей милости на пользу было бы, так я его, как курчонка…
Не договорил один, не отказывается другой, думает что-то. Потом негромко заговорил:
— Благодарствуй за верность и охоту добрую, Сысоюшко… Нет, леший с ним! Князя, што приезжал, я не боюся! Свой брат! Хотя и «Долгорукой» поистине, да и у меня сундуки не пусты… Как приехал, так и уехал. Мне зла не будет от него. Он царю скажет за меня, а не против. А что тут Ивашкины следы есть, и это ты верно угадал. Да трогать не стоит гадину, руки марать! Его не будет, другого пришлют. А он пока не страшен. По службе доносит, что слышит. Черт с ним! Будем знать да остерегаться. Да так делать надо, чтобы страху не иметь перед царем и Богом.