Быть котом
Шрифт:
— Я сейчас с ума сойду! Сначала подушки, теперь это.
Барни не понял:
— Подушки?
— Да, они настроены против меня. Те, на кровати. Они вечно на меня косо смотрят. Хотят меня унизить! Посмотри! Они еще там?
Барни отошел назад и посмотрел на кровать. Там и правда лежали подушки. Целых две. Обычные квадратные подушки, немного помятые.
— Мне не кажется,
— Помялись? Это они хотят, чтобы ты так думал.
Барни повернулся к двери. Леонард явно был ненормальным и не мог ничем ему помочь.
— Не оставляй меня одного, — проскулил он. — Ну пожалуйста.
Барни помедлил.
— Мне очень жаль, но я не здесь живу. У меня есть свой дом. — Он повернулся и почти дошел до выхода.
— Не ходи к Хлыстерам, — взмолился Леонард.
— Что?
Но пес его не слушал.
— Я уже говорил об этом батарее. Я сказал: это все, о чем она умеет говорить, Мамочка-Карамелька-Хлыстер-Мамочка-Карамелька-Хлыстер.
— Ты сказал «Карамелька»?
— У меня была работа! — к немалому смущению Барни вдруг заявил пес.
— Что?
Собака крепко зажмурилась.
— Раньше я чего-то стоил! Я работал в охране! Но думаю ли я о том, чтобы вернуться? Нет! Да! Нет! Нет! Да! И все-таки нет. Я не могу. Подушки меня не пустят. А даже если бы пустили, я бы все равно не пошел, потому что сейчас у меня другие хозяева. И я смиряюсь, я принимаю все как есть. — Сейчас он казался скорее грустным, чем сумасшедшим. — Это мой долг.
— Послушай, пожалуйста, мне нужна твоя помощь, — сказал Барни как можно мягче и спокойнее.
Пес не обратил на него внимания и процитировал одно печальное стихотворение, известное среди доберманов:
Полюбить меня непросто: Я неправильного роста, У меня нет длинной челки, Как у пули или йорка. Я не милый и пушистый Пудель с шерсткою душистой. Нет, я пес другого рода. Я особенной породы! Только тот мне будет равен, Кто умом и сердцем славен, Тот, кому всего важней Верность истинных друзей.Леонард, казалось, был далеко, там, куда унесли его скорбные и безумные мысли.
Но тут у Барни возникла идея.
— Послушай, пожалуйста, ты должен мне помочь. Э-э… подушки говорят, что ты должен мне помочь.
Пес навострил уши.
— Что? Они так сказали?
— Да, — сказал Барни, соображая на ходу. — Они говорят, ты должен сообщить мне все, что тебе известно про Мориса. Они хотят, чтобы ты мне объяснил, почему ты думаешь, что он убежал?
— Чтобы увидеться с мамочкой, — сказал пес, посасывая переднюю лапу. — Он хотел увидеть мамочку. Как будто мы все не хотим увидеть мамочку!
— Карамельку?
— Карамельку! Карамельку! Карамельку!
Барни задумался. Карамелька. Мисс Хлыстер.
— Морис — сын мисс Хлыстер!
Пес внимательно рассматривал его. На миг Барни ясно увидел прежнего Леонарда: серьезную сторожевую собаку.
— Однажды пришел рыжий кот. Принес сообщение.
— Какое сообщение?
— Не знаю. Он передал его шепотом. Я знаю только, что после этого Морис был сам не свой. Он сказал, что собирается сбежать. Он хотел найти сливу.
— Сливу?!
— Или иву. Барную сливу или иву. И почему-то он думал, что если найдет ее, все станет хорошо.
Барная Ива.
Барни Ив.
Барни понял: вчера он не случайно встретил того кота.
— Значит, это все было запланировано. Он специально меня искал. Но почему меня?
— Не знаю. Пожалуйста, скажи подушкам, что я прошу прощения.
— Они… больше на тебя не сердятся, — заверил его Барни. — Мне кажется, они все понимают.
Барни попятился, подальше от этих безумных глаз, горящих из-под кровати, и выбежал в коридор. Он понимал, что содержание сообщения, переданного Морису, объяснило бы все. Потом он вспомнил слова мисс Хлыстер, которые она произнесла, хвастаясь конвертом с адресом. «Это мои билеты. Для меня и того единственного человека, которого я люблю. Билеты, чтобы навсегда уехать отсюда. Завтра в это же время я уже буду на пути в Старый Сиам. Это в Таиланде».
Итак, теперь Барни знал, где искать Мориса. Придется наведаться в дом к мисс Хлыстер. Но он также знал, что времени у него в обрез, ведь его настоящее тело скоро сядет в самолет и улетит на другой конец света.
И тут сердце Барни ушло в пятки, потому что он услышал грохот входной двери и восторженный писк Флоренс:
— Гав-Гав пришел! Гав-Гав пришел!
Проблема туалета
Гэвин пробыл дома пять минут, и три минуты из этих пяти он простоял на хвосте Барни.
Барни спрятался в ванной. Проблема была в том, что Гэвин всегда заходил в туалет, когда возвращался домой из школы, и он захлопнул дверь прежде, чем Барни успел выскользнуть вон.
И вот теперь Гэвин сидел на унитазе со спущенными штанами, а подошва его тяжелого левого ботинка стояла на хвосте Барни, причиняя ему такую боль, с которой бы не сравнилась бы даже боль от удара мяча для регби.
— Ооо, — стонал Барни. (Это единственное слово, совпадающее в кошачьем и человеческом языках.)
— Что-что? — сказал Гэвин, посмеиваясь. — В чем дело, Морис?
— Пожалуйста, убери ногу с моего хвоста.
— Не понимаю, что ты говоришь.
— Все ты понимаешь, псих ненормальный. Пожалуйста. Мне больно.
Гэвин уставился на Барни.
— Ты что-то изменился. Каким-то хилым стал. Ты похож на… — Он тряхнул головой, словно выгоняя глупую мысль. — Кстати, как ты оказался утром на остановке? Я не потерплю, чтобы за мной в школу таскался кот. Потому что я — Гэвин. А Гэвин по-гречески значит «камень». (На самом деле нет, и Гэвин просто тупица.) — И это действительно так. Я большой крепкий камень.