Быть лучшей
Шрифт:
Сэнди же, напротив, особенно после смерти жены, появлялся здесь все реже и реже. В 1973 году, видя, как много вилла значит для Эмили, он попросил ее взять ведение дел по ней на себя; та охотно согласилась, и он вздохнул с облегчением.
Разумеется, за долгие годы Эмили преобразила виллу на свой вкус, однако же отнюдь не превратила ее в копию английского сельского дома. Наоборот, она всячески стремилась сохранить галльский аромат. Но как ни сроднилась Эмили с этим домом, она никогда не считала его своим, не забывала, что принадлежит он брату. И все же в каком-то смысле она владела им, если учесть то тщание и любовь, с какими
Пока была жива Эмма Харт, повседневный уход за домом осуществляла некая мадам Полетт Ренар, уроженка Рокебрюна. Эмма наняла ее в 1950 году. Поселившись в уютной и довольно просторной сторожке, прозванной «la petite maison», [2] мадам Полетт в течение последующих двадцати лет верно служила семейству Хартов.
Но после смерти Эммы она решила уйти на покой и передала заботы о хозяйстве вместе с ключами своей дочери Соланж Бриве, которая в это время как раз решила уйти из гостиницы в Буле, где служила экономкой. Мадам Полетт была вдовой и несколько лет жила в «домике» вместе с семьей дочери, так что обошлось без хлопот, обычно связанных с переездами, и без слез расставания. И поскольку виллу и «домик» разделял только огород, мадам Полетт всегда была рядом, готовая дать необходимый совет и поделиться своим богатым жизненным опытом.
2
Домик (фр.).
На протяжении последних одиннадцати лет хозяйство Фавиоллы стало, по сути, семейным делом Бриве. Марсель, муж Соланж, служил на вилле шеф-поваром, две из трех дочерей, Сильвия и Мари, – горничными, сын Анри – дворецким (Эмили называла его «главным смотрителем»), а племянники Марселя, Пьер и Морис – садовниками. Каждое утро на своем маленьком «Пежо» они отправлялись в Рокебрюн и привозили еще одну даму из семейства Бриве, кузину Одиль, которая помогала на кухне Марселю. Одиль привозила хлеб, который выпекала в собственной булочной ее мать: свежие рогалики и бриоши – их Марсель подавал к завтраку, а также «багеты», длинные французские батоны с поджаристой корочкой, которые особенно нравились детям.
Мадам Соланж, прошедшая подготовку в «Отеле де Пари», в Монте-Карло, вела хозяйство Фавиоллы в стиле, принятом на Лазурном Берегу, так, как если бы это был роскошный отель, уделяя пристальное внимание мелочам. При этом она была преданна семье и дому так же, как прежде ее мать. С Эмили они ладили.
«Сам Бог послал нам Соланж», – эта фраза не сходила с уст Эмили. Вот и сегодня, ранним августовским утром, в понедельник, зайдя на кухню и с удовлетворением отметив, что все в порядке, она повторила ее.
Вчера был традиционный прием по случаю окончания сезона, но по тому, как выглядела эта большая, старомодная кухня, никто бы этого не сказал. Сковородки и кастрюли, как всегда, блестели, деревянные столы были вычищены, терракотовый стол сверкал чистотой, все лежало на своих местах и нигде не было ни пятнышка.
«Соланж, видно, с ног сбилась, наводя порядок», – подумала Эмили, вспомнив, какой чудовищный хаос царил на кухне вчера, когда уезжали последние гости. Улыбаясь, она взяла из буфета чашку, налила немного минеральной воды из холодильника и двинулась через столовую на террасу. Только ее шаги были слышны в теплом неподвижном воздухе.
Эмили вставала в доме первой, часто с зарей.
Она наслаждалась этими часами, когда семья еще спала, а прислуга приступала к работе. Ей нравилось одиночество и тишь погруженного в сон дома, рассветные запахи и неподражаемый морской пейзаж.
В это время она работала, просматривала свои записи, отмечала необходимые поручения секретарше в Лондоне, которой звонила несколько раз в неделю, составляла дневное меню и придумывала развлечения для детей. Но нередко она просто сидела на террасе, наслаждаясь покоем и праздностью в ожидании того момента, когда ворвется шумная орава детей и уже будет не до отдыха.
Со своей троицей она справлялась без труда. Когда же появлялись четверо детей Полы и трое Энтони, да еще частенько в сопровождении таких же юных гостей, впечатление было такое, что находишься среди обезумевших футболистов. Но у Эмили была своя система, и она вполне научилась справляться с этой публикой. Не зря за глаза дети называли ее «Старший сержант».
Попивая маленькими глотками воду, Эмили подошла к краю террасы и, опершись о балюстраду, посмотрела на море. Сейчас оно отливало стальной синевой, поверхность его была покрыта барашками, а нависшее небо в серых облаках казалось зловещим.
Эмили надеялась, что погода больше не переменится, как на прошлой неделе, когда подул мистраль – сухой ветер с севера, из долины Роны, который принес с собой несколько беспокойных дней. Все без исключения дети сделались капризными и раздражительными. Соланж приписала это воздействию мистраля, который, как она заявила, любого выводит из равновесия. Эмили согласилась, и обе вздохнули с облегчением, когда мистраль утих. Погода изменилась к лучшему – а с нею и дети. Эмили тоже пришла в себя. Ведь и она в эти хмурые, ненастные дни была подвержена приступам необъяснимой раздражительности; приходилось признать, что Соланж – да и все местные – правы, утверждая, что мистраль дурно сказывается на людях.
Эмили посмотрела на часы. Только двадцать минут седьмого. К девяти, подумала она, небо станет лазурно-голубым, солнце будет светить вовсю, а море утихнет и уподобится озеру. Эмили, как некогда бабушка, была неисправимой оптимисткой.
Отойдя от балюстрады, она двинулась к столику, на котором были разложены бумаги. Из дел на первом месте была ее близкая поездка в Гонконг. Предстояло закупить товары для «Генре» – импортно-экспортной компании филиала «Харт Энтерпрайзиз», которым она руководила. Эмили открыла записную книжку и посмотрела ранее отмеченные числа в сентябре. Полистав несколько страничек, тщательно изучила расписание и внесла в него поправки. Затем набросала записку для своей секретарши Дженис, которой предстояло окончательно отладить программу поездки.
Эмили вздрогнула, когда на плечо ей легла чья-то тяжелая рука. Она вскочила со стула и порывисто обернулась. Глаза ее расширились от изумления.
– Бог мой, Уинстон! Нельзя же так. Подкрался неслышно и напугал меня! – воскликнула она.
– Извини, дорогая. – Уинстон наклонился и поцеловал жену в щеку. – Доброе утро, – спохватившись, добавил он, пересекая террасу. Остановившись у балюстрады, он улыбнулся Эмили. Она улыбнулась в ответ.
– Скажи-ка мне, что это ты так рано вскочил? Ведь обычно до десяти спишь как убитый.