Быть отцом! Звездные папы о своем родительском опыте
Шрифт:
Что вы бы хотели донести до своих детей?
– Что-то главное… Про любовь, я думаю…
Сколько должно быть детей в семье?
– Не могу согласиться с вопросом. Я не думаю, что есть какая-то цифра. Но меньше трех – скучно!
– Вы росли в дружной семье?
– Да. Родители для меня – это такой безусловный пример любви. Часто люди путают любовь с влюбленностью. Влюбленность – это хорошее чувство, возникающее в начале отношений, и оно может либо перерасти в любовь, либо нет. Мои родители мечтали о детях, нянчились с малышами
«Странно, если настоящий отец не настоящий муж и не настоящий мужчина. Но я думаю, что есть еще одно ключевое качество – ответственность. Потому что дети смотрят на отца и делают, как он.
– Наверное, как и во многих других семьях, вашим воспитанием в основном занималась мама?
– В основном, да. А папа… Папа был такой фантастический коммуникатор. Он брал меня с собой в машину, я с ним очень много ездил по разным делам и видел, как он общается. Может быть, вот откуда у меня основы дипломатических навыков общения.
– Ваш отец работал в милиции. Каково это, когда папа – милиционер? Мечтали пойти по его стопам?
– Я больше хотел стать разведчиком. Примерно так и получилось. (Смеется.) А отцом я гордился не потому, что он милиционер, а потому, что папа – это было что-то особое. Ну… с ним праздник был какой-то всегда. Куда-то поедем: на лыжах кататься, проводы русской зимы устраивать, на лошадях с санями…
Отец – охотник и рыболов, мог из леса что-то интересное принести. Однажды принес ежика, он прожил у нас три дня. Днем спал за батареей, а ночью начинал бегать.
У нас было три комнаты: родительская, детская и зал, как говорят в Кустанае. В зале жила тогда наша двоюродная сестра, приехавшая учиться. И вот утром она говорит: «Дядя Рома, ежик бегает всю ночь». А папа отвечает: «Да ладно, пусть себе бегает. Прекрасный ежик, детям нравится!» Вторая ночь – сестра опять: «Не могу спать, он топает, как слон!» Папа опять посмеялся.
А на третью ночь сестра взяла этого ежа, запустила к родителям и дверь закрыла. Папа встал утром и решительно так: «где этот еж?! – Мы что-то там попытались возразить, а он: – Все! Никаких ежей! В нашем доме достаточно кота!»
А еще отец занимался пчеловодством, потому что, когда мы родились, кто-то ему сказал: «Детям нужен мед». Не то чтобы папа страстно хотел это все делать, но он решил, что мед должен быть хороший, свой. Я ездил с ним качать мед. И это была, конечно, мука для меня страшная, я ненавидел крутить центрифугу. У нас было двадцать ульев, и три дня мы убивались на жаре. Пчелы – я их дико боялся. Надевал на себя перчатки, нарукавники, а папа надо мной подсмеивался, потому что он всегда работал без перчаток. И работает. У него сейчас небольшая пасека есть, на девятом десятке.
– У вас младшая сестра. Наверное, приходилось о ней заботиться?
– У нас есть такая семейная шутка: я говорю про свою сестру, что это человек, лишивший меня детства. В год
А еще у нас было такое правило: она младше, она девочка, значит, ей больше прощается. Помню, она мне как-то сказала в порыве нелепого откровения: «Что ты думаешь, я всегда по-настоящему плачу что ли? Да мне заплакать ничего не стоит. Вот, смотри!» – и стала рыдать. С тех пор, когда она плакала, я ей не верил и какие-то даже тумаки отвешивал, считая, что ей не больно, и маме говорил: «Не верь! Она притворяется!»
– Это никак не повлияло на ваше отношение к женщинам в будущем?
– Отношение к женщине складывалось из того, что я видел вокруг – у родителей, у их друзей. Мама и папа родились еще до войны, выросли в деревне на Украине, воспитывались в окружении людей еще дореволюционных, в среде которых были уважение к возрасту, к традиции, к вековому укладу жизни. Мы в детстве все это видели.
Помню, мы были на границе того возраста, когда мальчишки начинают здороваться за руку. И это было так сильно, значимо, когда взрослый подает тебе руку. Мы пришли как-то с другом к нам домой, зашел папа, протянул другу руку, а тот не поднялся с места. И папа ему так спокойно, улыбаясь, сказал: «Когда здороваешься, надо вставать». Я тогда обиделся даже, что он моему другу выговаривает, а он засмеялся и сказал: «ты позже поймешь».
– Получается, ваше воспитание – оно, скорее, из семьи, да? Не улица, не школа вас воспитала, а именно семья.
– И да и нет. Семья не может не воспитывать. И даже если она этого не делает, то это тоже воспитание – только со знаком минус. Улица? Я там играл в футбол, в хоккей. Как все.
У меня по жизни было три учителя. Первым стал дядя Слава. В седьмом классе я начал интересоваться философией. Товарищ дал мне «Историю философии» Фейербаха, почему – сейчас уже не скажу. Может быть, ничего другого не было. Я прочитал и сказал маме: «Мне нужны еще такие книжки». Вот тогда она и познакомила меня со своим коллегой, учителем физики, в тот момент работавшим в школе при колонии. У него была огромная библиотека, и он всерьез интересовался философией. С моего седьмого по десятый класс не было недели, чтобы я не бегал к нему поговорить. Мы часами ходили туда-сюда по аллеям возле нашего дома и вели беседы. Он был моим Сократом.
Меня дядя Слава привлекал еще тем, что он был не кабинетным ученым, а настоящим философом по жизни. А еще я впервые встретил человека, у которого в жизни произошло коренное перерождение. Молодость свою он прожил настолько бурно, что балансировал уже где-то на грани тюремного заключения. Но в один день проснулся и подумал: что я делаю, почему?! И изменился. Люди, которые знали его в юности, просто глазам своим не верили. А те, кто узнал дядю Славу уже другим, не верили его рассказам о прошлом, пока он не показывал татуировки, которых очень стыдился и прятал под длинные рукава рубашки и циферблат наручных часов.