Быт русского народа. Святки. Масленица. Часть 7.
Шрифт:
Не было человека в мире, который до известного времени не обращался бы к снотолкованию. Женский пол постоянно отличается верованием в сновидения. Бывало прежде, что ни снилось, все сбывалось, а теперь — грешные мы люди — ничто нам не сбывается. В старину существовал особый разряд женщин, коих беспрестанно требовали на дом для изъяснения снов, как египетские цари своих волхвов-мудрецов! Попадаются у нас, по городам и деревням, записные снотолковательницы, снискивающие себе пропитание этим занятием. Беззубые старухи, бабушки, кумушки, старые няньки и расхаживающие с узелками трав от разных недугов, сами заводят речь о снах и охотно берутся изъяснять их. Всем известно, что многие прибегают для узнавания снов к сочинениям под именем сонников, оракулов, предсказателей и т. п. и верят им безусловно; читают нелепости с большим вниманием, нежели нравственное и полезное сочинение; руководствуются бестолковыми объяснениями даже при начинании своих дел и книгу о снах хранят и берегут как душеспасительную. Такое слепое расположение происходит от недостатка образования и делает людей безотчетно легковерными: они на все соглашаются охотно, и все пустое для них есть таинственное, непостижимое.
Страсть находить в природе все чудесное, сверхъестественное, произвело верование в сны, которые снотолкователями разделены
Изъясняют сны, смотря по людям, отношениям и приемам. Бывают строгие снотолкователи, которые представляют себя истинными вещателями, и к таковым обращаются и верят их толкованиям.
Когда девушки поутру вставали, то приходили к ним бабушки и старые женщины и спрашивали, что им снилось. Хороший сон повторялся на святочных вечерах от слова до слова не только между своими, но и знакомыми. Вот разговор девушки с няней:
«Няня, няня! поди сюда». — «А что, дитя мое, дитятко ненаглядное? Не сон ли перепорхнул нерадостный? Не весточка ли горькая?» — «Не знаю, голубушка моя няня, а сон привиделся», — и рассказчица, обняв няню руками, висела на ее шее. Тяжелые были вздохи в ее груди и слезы на глазах навертывались. Но няня, не дав ей плакать, говорила: «Ну расскажи ж, моя звездочка ясная». — «Вот видишь, — продолжала встревоженная девушка, — вечером-то мне малым-мало спалось; что малым-мало спалось, но чудно виделось. Привиделась мне крута гора, а на той крутой горе бел горюч-камень лежит, и не движется, и не пылает; а на камне вырастал част ракитов куст, а на том на кусте млад сиз орел сидит, и голову склонил, и крыльица опустил; пёрушками перебирает и ясными очами на меня поглядает; пред ним вьется в воздухе голубка, а над голубкой носится серый ястреб. Ястреб-то ох, няня, страшно!» — «Что, мое дитятко? не бойся, возговори». — «Ястреб-то… не скажу, боюсь!» — «Знаемо, дитятко, ты напугано; покончи ж свой сон». — «Ястреб точит кровь на сыру землю, и я в крови… От ужасти я проснулась». — «Ну что ж, сон в руку», — сказала няня и призадумалась. «Ну скажи, скажи, няня». — «Я расскажу тебе: крута гора — то дом твой; ракитов куст — то детушки твои». — «Как, няня? У меня детей нет». — «Ну, будут», — отвечала она. «А как же это?» — «Эх, дитятко неразумное! Бог пошлет». — «С неба?» — «Вестимо. Сизый орел — то твой суженый». — «Как же это, няня, Бог и ему пошлет детей? Чьи же будут лучше: мои, аль его?» — «Все ровные. Ну дай же покончить. Голубка — ты сама; а кровь-то — радость ваша на свадьбе; а ястреб — злодей твой».
Подбегала к няне другая девушка с предложением рассказать свой сон: «А мой сон? Ну рассказать ли? Сижу я во тереме, во светлый день; невзначай день нахмурился, почернел и море синее восшумело. В бедовый день не густой туман по синю морю опускался, а опускалась люта печаль на высокий терем, на батюшкин дом. Уж перед тем днем светел месяц светил не по-старому; как выглянет, тар: опять за черные тучи закроется. Уж привиделось, что упала звезда поднебесная, что твоя свеча местная соборная! Что одевали меня черным покровом на тесовой кровати; на грудь сыпали крупны зерна бурмитские и скатным жемчугом повивали голову; что всю ночь держали меня в светлице из трех досок, без верхней перекладины; что всю ночь до бела света каркали вороны черные, а дятлы долбили железными носами стену брусчатую». — «У, как страшно!» — кричали девицы, отскакивали от рассказчицы, бледнели и прижимались друг к другу. «Бог с вами! Христос с вами!» — вопияла бледная няня и начинала девушек крестить; но сама дрожала, трепетала всем телом и, едва стоя на ногах, произносила: «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его….. аминь! аминь! аминь!» Плюнув на землю три раза, заставляла всех плевать по три раза и креститься. «Нечистая сила, изыди! антихрист! дьявол! демон! леший! изыди, изыди! да проклят ты будешь во веки веков! аминь». Девушки в продолжение ее проклятий трепетали: они видели уже перед собою дьявола с длинным косматым хвостом, то с поднятым вверх, то с подобранным под себя, как у бешеной собаки; с большими рогами, с козьими ногами: сам играет и сам пляшет, и языком девушек дразнит; то кивает пальцем и моргает глазом чертовским, то перевернется и станет ходить на рогах или завернется, завернется и перевернется в черную кошку, и прямо им под ноги. «Ух, ух!» — все кричали и от ужаса падали на землю. Няня чуть жива. На крик сбегались старые женщины и бабушки и окропляли девушек крещенской водою. Когда девушки приходили в себя, их уверяли, что они здесь спали, и пристыдят еще, что барышням не годится спать на земле, а следует на лебяжей постелюшке. По успокоении девушек приступает уже няня: «Ты моя розонька розовая! скажи-ка свой сон». — «Хорошо, няня, слушай. По великому, по большому озеру не сер селезень плыл, то плыл кораблик. Той кораблик изукрашен, у того кораблика на носу лев-зверь вырезан; вместо очей вставлено по дорогому камешку, по бриллиантику; вместо бровей повито черным соболем; вместо уса торчали два ножа каленые булатные; вместо ушей развевались два горностая; вместо гривы две лисицы бурластые, вместо хвоста две куницы волнистые. А на кораблике тридцать богатырей, один одного краше, а один из них отметный, как ясный сокол между соколами; как светел месяц между звездами. Он протянул ко мне руку, заговорил: «Красная девица-красавица!» Я хотела подойти к нему и тут проснулась». — «Славный сон! — закричала от радости няня. — Ты скоро замуж выйдешь. По тебя уж едут поезжаные, и в терем у батюшки твоего, аи, будет снова ликованье. Не успел батюшка сына женить, а уж дочь просватал. Свадьба! Свадьба! Право, звездочка моя утренняя». — «Няня, голубушка моя няня, — одна из девиц говорит, — сказать тебе про мой сон?» — «Говори, сердце мое, ласточка моя, касаточка моя, канареечка моя; я так тебя люблю, говори про свое счастие, лебедушка моя, пташечка моя». — «Слушай, няня: на малиновом кусте сизокрылая горлица; во темном лесу каркают вороны; за лесом на крутой горе высокий терем; в том тереме девица плачет, рыдает и крупны слезы полотенчиком утирает. Кто-то ей возговорит: «Не жги свечи воску ярого, не жди дорогого; другу сердечному вовек к тебе не бывать; твое солнце перекатное, а доля твоя бесталанная». А она восплачет: «Куда мне от злой беды, от лютой тоски? Пойду во темны
51
Пересказывать все сновидения нет возможности потому, что они бесконечны. В заключение представляется здесь один сон, очень мило и простодушно рассказанный г. Сахаровым. (См. его сочинение «Сказания русского народа», компактное издание.)
«Послушай, Ивановна, мой сон». — «Ну, ну, говори, моя ягодка малиновая. Аграфена Федосеевна».
«Вот видишь, Ивановна. Только что я вздремнула и уже вижу: взошел месяц, да где же? У батюшки в терему. Золоты рога глядят в зелен сад, а в зеленом саду цветут цветы иные, растут яблоки наливные, поют птички малиновочки. Как увидела все это, да так испугалась, что укрылась под подушку».
«Эх ты, подруженька! Ты бы зачурала», — говорили девушки. «Страшно было, девушки! Хочу сказать, язык не воротится; хочу привстать, ноги подкатываются. Слышу, кто-то душит меня подушкою. Встаю, и что же вижу? По саду гуляет жар-птица! Я в сад иду, она навстречу мне; я от нее бегу, она за мной летит; я к батюшке во терем, она за мной. Вхожу в покои, а жар-птица взлетела на месяц, села на золотом роге и манит меня к себе. Не помню, как я поднялась к месяцу, как села рядом с жар-птицею». «Что же дальше?» — спрашивала бабушка. «Ничего больше не помню, Ивановна». — «Ты не хватала ли рукой за голову?» — «Не знаю». «Мы все видели, Ивановна, как Аграфена Федосеевна положила руку под голову и заснула крепко».
«То-то и есть, красные девицы: сами виноваты, что сны забываются».
«Скажи нам, Ивановна, что значит сон Аграфены Федосеевны?».
«Да какой же хороший сон, красные девицы! Слушайте только: светел месяц — то батюшка родимый, Федосей Иванович; что золоты-то рога у месяца, то детки у Федосея Ивановича — Аграфена Федосеевна да Иван Федосеевич; что зеленый-то сад — чужой двор; что в зеленом-то саду цветут цветки иные, то молодые молодушки, почтенные невестушки; что яблочки-то наливные — то молодые деверьюшки; что поют-то птички малиновки — то красные девушки; что жар-птица во зеленом саду — то суженый у себя во двору; что жар-птица у Федосея Ивановича во терему — то у него зять во пиру; что жар-птица сидит на золотом рогу, а Аграфена Федосеевна на другом, то быть замужем».
«А как скоро, Ивановна, сбудется сон?»
«Ах, родимые, мои голубушки! Ведь сон-то не лоснился. Вестимо скоро, так скоро, что не увидим, как святки пройдут; не заметим, как свахи приедут; не подметим, как расписки укрепят; не учуем, как рукобитье пробьют, за дубовый стол посадят; не взвидим, как под венец поставят, а только опомнимся, как в княжьем пиру возвеличат. Вот как скоро!»
«Уж ты всегда так, Ивановна, говоришь. Мой сон совсем не то значит; я тебе не верю».
«Ох ты, Аграфена Федосеевна, ведь ты у нас с весны заневестилась; ведь суженые-то давно уже заглядывали росписи».
«Что ты, что ты, Ивановна! — говорила бабушка. — Не пускай в огласку дело Федосея Ивановича. Может быть, что и разладится».
«Уж что знаю, так знаю, а приталанного никому не открою. У нас свадьба.
Соболем Аграфенушка все лесы прошла, крыла леса, крыла леса черным бархатом; в путь катила, в путь катила золотым кольцом».
Девушки думали о своих суженых и потому каждая из них оставалась довольною, если сон объясняли в хорошую сторону. Когда случалось, что они плакали от снотолкований; тогда утешали их будущим счастием — такова жизнь человеческая! «Хорош твой сон, душка малина, — говорила старая няня рыдавшей барышне, — не плачь, на роду твоем написано счастие. Смотри, золотая моя голубушка! Как солнце взошло красно, так все будет тебе на утеху, на радость. Много предстоит радости, а еще больше будет наяву и во сне. Сладкое тебе житье. Богачества твоего не сосчитать. А все то сон, согласие да любовь, калина-ягодка моя! Ни одной девушки не будет тебя счастливее: красная семья твоя — то утеха твоя; розовые ягодочки — то девушки твои; к добру, к радости твой сон».
Святочные сновидения большею частью составляют забаву, увеселение: им верят и не верят. Но те сновидения, которые изъясняются ежедневно, еще более обманывают легковерных, ведут к новым заблуждениям и делают их суеверными, смешными и жалкими в глазах здравомыслящих.
Так в старые годы проводила девушки святочные вечера! Ссорились и мирились в тот же час; нянюшки подслушивали и разносили вести со своими дополнениями; хвалили девиц перед сужеными, а суженых перед девицами.
Когда девицы нагостились, тогда приезжали за ними матушки и уезжали с ними домой или на новые вечера. Все время Рождественских праздников незаметно протекало в невинных удовольствиях. Если мать узнавала, что ее дочь не хорошо принята подругами или обижена в предпочтении, то она немедленно приезжала за нею, отвозила домой под предлогом, что по ней взгорюнился батюшка, встосковались братцы, и она сама видела недобрые сны. Ее приезд понимали, но притворялись расстающимися с горестью, отпускали нехотя, но отъезду были рады и потом судили о гостях по-своему, как водится в подобных случаях.
Предания нашего народа о тайных действиях природы пережили многие исторические события. Были особые сословия, которые посвящали себя познанию непостижимых вещей, обыкновенных в самом деле. Предки наши боялись таковых людей, думая и веря, что они имеют сношения с невидимыми духами, что они живут с ними в дружбе и после своей смерти отдают душу чертям, за подписанием условия своею кровью, чтобы получить от них черную книгу (магию), в коей дьявольскими буквами были написаны тайны, заговоры, чары и предрекания о будущем. Народ ненавидел и страшился чернокнижников, но в нужде прибегал к ним.