Быть вместе

Пембертон Маргарет

— Но если вы погибнете… — слабо запротестовал Себастьян.

— Моя жизнь принадлежит только мне, Себастьян. — Харриет широко улыбнулась сияющей, полной истинного счастья улыбкой. — И я могу делать с ней все, что мне захочется.

На прощание Себастьян поцеловал ее в щеку, а Харриет пожала руку пристыженному Уилфреду.

Уилфред был трусом, а она дурочкой. Она уже заплатила за свою глупость, и, нет сомнения, Уилфред заплатит за свою трусость. Но собственный недостаток Харриет считала менее отвратительным, чем его, и никогда больше она не даст глупости обладать ею.

Харриет

почувствовала себя свободной, как птица, которую держали в клетке, а потом неожиданно выпустили летать в бескрайнем небе. И ее сердце пело, как птица, когда провожаемая двумя мужчинами Харриет галопом скакала в великие, безбрежные просторы Африки.

Впереди ее ожидали еще не исследованные земли и мужчина, которого она любила всей душой. Отчаяние превратилось в надежду, а надежда в уверенность: больше не будет глупой гордости. Она принадлежала Раулю, Рауль принадлежал ей. Просто она должна сказать ему это.

Харриет скакала энергично и уверенно и, разбивая на ночь лагерь в одиночестве, не испытывала страха. Еще день, самое большое два, и она снова будет с Раулем. Ее маленький костер смело мерцал в бархатной темноте. Харриет села поближе к нему и обхватила руками колени. Она сама сделала себя несчастной. Она не проявила ни сочувствия, ни понимания. Хотя Наринда не могла сказать ей этого, Харриет теперь знала, почему Рауль купил девушку и обращался с ней с той же учтивостью, как обращайся бы с европейской девушкой. Он делал это потому, что в его глазах туземцы и европейцы были равны и требовали равного уважения. И так же он обращался с Хашимом, так же обращался со всеми, кто имел с ним дело, если только они не посягали на его собственный кодекс чести, как сделал паша.

Доброта побудила Рауля купить Наринду и спасти ее от ужасной жизни, доброта побудила его позаботиться о самой Харриет в пустыне. Но эту доброту абсолютно не понимали в Хартуме. Харриет могла представить себе, с каким презрением Рауль относился к тем, кто, как и она сама, считал мотивы его поступков низменными. У Харриет вспыхнули щеки. В те, теперь далекие, дни в Хартуме она не заслуживала его любви. Она была глупой и наивной. Теперь она совсем не такая.

На рассвете Харриет снова отправилась в путь, а в сумерках опять одна остановилась на ночевку. У нее была еда еще на два дня путешествия, и она знала только то, что Рауль направляется на юг. Ей следовало бояться за свою жизнь, но вместо этого Харриет была наполнена спокойной уверенностью, что он всего лишь немного впереди нее.

На третий день, когда солнце опускалось в кроваво-красном мареве, Харриет, поднявшись на холм, увидела вдалеке внизу на коричневато-желтой равнине две фигуры. Они снова приблизились к Нилу, который протекал между берегами, покрытыми травой и густыми зарослями, и пока Харриет смотрела, двое мужчин въехали в рощу деревьев и скрылись из виду.

Путь вниз на равнину был крутым и ненадежным, и здравый смысл подсказывал Харриет, что нужно дождаться дневного света, но ее сердце не могло ждать. В уже сгустившейся темноте Харриет начала осторожно спускаться по склону холма, и ее лошадь двигалась с той же уверенностью, которую чувствовала и сама девушка.

Они достигли равнины, только когда наступила ночь. Харриет повернула лошадь в сторону прибрежных деревьев и убедила ее сделать еще одно, последнее, одолжение.

Двое мужчин почти не разговаривали между собой с тех пор, как их группа разделилась. Рауль ушел в мир горечи и боли, в который не мог проникнуть даже преподобный Марк Лейн. Они сидели, как сидели каждый вечер — Марк Лейн читал Библию, Рауль, погрузившись в раздумья, смотрел в пламя костра, — когда земля задрожала от топота копыт, а небрежно раздвигаемые ветки зашелестели и затрещали.

Оба мужчины как по команде вскочили на ноги, схватили деревянные палки, которые были их единственной защитой, и в напряжении ждали, чтобы хищник, если это он, вышел из рощи. В приближении животного не чувствовалось ни осторожности, ни коварства.

— Он, должно быть, ранен, — шепнул Марк Лейн.

Ощутив запах дыма от их костра и поняв, что ее отделяет от них всего несколько ярдов темноты, Харриет прошептала:

— Быстрее, еще чуть-чуть.

Змея скользнула в безопасное место, листья касались лица Харриет, и она, оттолкнув в сторону последнюю ветку, с радостным возгласом на всем скаку вырвалась на открытое пространство.

Палка выпала из руки Марка Лейна, лошадь испуганно заржала, а Рауль остолбенел, не веря своим глазам. Харриет соскользнула со спины лошади, смеясь и рыдая от радости и счастья.

— Я вернулась! Я люблю тебя, и я вернулась! — прокричала она, и как стрела летит в «яблочко», так она бросилась в распростертые объятия Рауля.

— Харриет! Моя любовь! Моя любимая!

Его лицо засветилось нескрываемой радостью, и он принялся осыпать поцелуями глаза, губы, шею Харриет.

Харриет прильнула к нему, словно была намерена никогда не отпускать его, и только сдержанное покашливание Марка Лейна удержало Рауля от того, чтобы броситься на землю и неистово заняться с ней любовью.

— Ваше появление, Харриет, неожиданно, но очень приятно. В чем дело? — поинтересовался Марк Лейн, пока они продолжали с исступлением сжимать друг друга в объятиях.

Дыхание Харриет постепенно успокоилось, и она, все так же глядя в глаза Раулю, просто сказала:

— Наринда умерла. Это был лев. Мне очень жаль, Рауль, но мы ничего не могли сделать. — Ей очень хотелось загнать поглубже в сознание образ Уилфреда, неподвижно стоящего с «флетчером» в руке. — Умирая, Наринда сказала то, что мне самой следовало давно понять: что она не была твоей любовницей, что ты любишь меня так же, как я люблю тебя.

— Так вот в чем дело! Ты поверила сплетням, моя любовь?

Рауль застонал и зарылся лицом ей в волосы.

— Да, но они не должны были иметь для меня никакого значения и теперь не будут иметь. — Ее слезы смочили щеку Рауля, и она с робкой улыбкой подняла к нему свое лицо. — Рауль, тогда я была ребенком, но я больше не ребенок.

У него перехватило дыхание, и он несколько секунд просто смотрел на красивое лицо Харриет, обращенное к нему, а потом их губы встретились с нежностью абсолютной любви.