Бюллетень поэзии 'Manuscriptum'

Неизвестен 3 Автор

x x x

Огромный город. Я - часть,

частично невидимей многих.

Здесь можно взлететь и упасть,

и снова подняться на ноги.

Песчинка из мелких песчин свой голос едва ли услышу, с пустыней один на один карабкаюсь выше и выше.

А время толпою течет

в воронку часов. Разминулись.

Кто колбы с песком повернет,

чтоб снова песчинки столкнулись?

Как случай такой рассчитать? В песочных часах - миллионы туда и обратно опять струятся песком

раскаленным.

Устало упали на дно

и новою жизнью - в стремнину.

Быть может, свиданье дано,

а ты не узнал, мимо, минул...

Я в узкое горло стекла рванусь, замирая в паденье, полет... и устало легла. Терпенье, терпенье, терпенье.

Возможно, что в тысячный раз

часы станут вниз пустотою.

Чьей прихотью слаженно нас

над пропастью стиснет толпою?

Ты так удален от меня! Нас в стороны тянет упруго. Чуть слышно о стенки звеня, песчинки шлифуют друг друга.

Разбив суматоху часов,

не буду частичкою глупой,

стряхну этот пыльный песок,

чуть видимый даже под лупой.

Пусть даже и через года. Тогда, предвкусив перемены, мы встретимся. Верю, что - да. Мы все-таки одновременны.

x x x

Когда об этом мне случалось прочесть, услышать, то сначала я лишь презрительно смеялась, затем презрительно скучала.

Когда со мной случилось это, я сто вигилий написала. Жаль, ни один не стал поэтом из тех, кого в любви бросала.

Змея.

Подними мой узор и скажи я теперь некрасива? Ты не ждал новой встречи, но я, как и прежде - жива. Вот и дрогнул твой взор - ты узнал, и незримая сила облекла наши речи в безмолвье. А мысли - в слова.

x x x

Я отопру окно навстречу ветру, и в сумерках, как бабочки к огню, слетятся: белый стих, терцины, тетры, я только прозу властно прогоню.

Верлибры будут нимбом надо мною,

как лавровый венок из мотыльков.

И будут, осязаемы рукою,

приколоты в тетрадь черновиков.

Я до утра останусь ждать сонета хоть знаю наперед - не навестит. Ракетой вспыхнет хокку - на три цвета. И вновь я жду, ресницы опустив.

А может, жалко съежившись в кровати,

не допишу усталою рукой,

и не окончив строчки, буду рвать их,

не обретя в бессоннице покой.

x x x

Ты глядишь на меня, Словно водишь глазами по строчкам. Ты читаешь меня, Как предисловие к сказке. Ты следишь, как корректор, Мои запятые и точки. Как художник, Перебираешь эскизы ко мне.

x x x

Облик, осколок, обман. Вглядись в чужие лица. Выбрал каждый родиться в какой из неназванных стран?

Образ, обломок, пусть ложь собственно, ваше ли дело, что мое сердце задело звезда, поцелуй или нож?

x x x

Мне больно. Дай руку... вот так. Я слышу

сочувствие тела, и первый шифрованный знак уже разгадать я посмела. Мне лучше. Останься. Будь здесь. Я слышу предчувствие тела, и тайная, сладкая весть пронзила, вспугнула, согрела.

Взгляд, запретивший слова.

Кто так руки сковал?

Кто так спеша целовал,

был так печален сперва?

Прозренье идет по пятам. Первейшее превоплощенье. Я все еще мысленно там на грани блаженства и мщенья. Древнее мистерий и сцен, всех масок и кукол ведомых, паденье с обрыва вдоль стен, сухих колосков переломы.

Я не хочу говорить.

Словно мы два янтаря,

сопритяженьем горя,

нанизаны рядом на нить.

От Попугая.

Вот - графоманство, что приходит, когда обрубок языка сакральным, невозможным сводит, и судорога глубока.

Враждебны архаизмов монстры,

но небо пучит новых слов

отсутствие. Пером безостым

запечатленных - нет стихов.

Вот - блажь, что непреодолима иначе, чем залезть в петлю иль написать про "не любима", а то и хуже - "не люблю".

Пусть множится бумажек стопка,

тихонько ручечка скрипит,

чернильца льются... Ave, Попка,

что жив, покуда говорит!

x x x

Слова летят, как лист, гонимый ветром. Зачем впустую тратить эти звуки? Я предвкушаю осень летом. Любовь нельзя брать на поруки.

Пришел черед,

и воздух так смертельно

вдруг посинел,

деревья обрамляя.

Обводит осень веки тенью,

быть привлекательней желая. Она - как я, почти спокойна с виду. Не торопясь листает листья - книги. Она не скажет про обиду, найдя стихов святые лики.

И все же я

чужда осенней смерти.

Я забираю

все, что мною спето,

и ухожу, желая встретить

тобою изгнанное лето.

* Саша Ротай. СТИХОТВОРЕНИЯ *

x x x

"...Я ее как мог успокаивал; ели мы

вишни, принесенные ею с базара, си

дя рядком на казенном моем шерстя

ном одеяле..."

Е. Звягин

"Сентиментальное путешествие

вдоль реки Мойки."

Ели мы вишни, снесенные ею с базара, сидя рядком на казенном моем одеяле, столь шерстяном, словно роза под лапой Азора, и в непослушные волосы пальцы ныряли. Если Есенина вспомнить ночуя на Пряжке: он же на Девичьем Поле (*) с больничного клена сделал пейзаж изумленный. Во льняной рубашке, весь под иконами думал отбыть одаренным. После времян достопакостных - призвуки чувства горних объемов. Проемы оконные дремно веки смежают, творя завещания. Густо календарями завешаны вещими темными. Пух тополиный на город старинный цепляя, слой утепляя культурный, терпя и ревнуя,