Бюро находок
Шрифт:
Генри подсказывал ей, как выбраться из лабиринта улиц с односторонним движением в квартале многоэтажек и потом в узких переулках возле вокзала; один раз он включил по ее просьбе радио в машине, но тут же выключил его: Барбара терпеть не могла голос этой дикторши.
– Ты хорошо выглядишь, Барбара, – сказал он, – особенно когда сердишься.
– Да ты послушай, как она говорит, – вскипела Барбара, – каким-то капризным тоном или наигранно-веселым, с потугой на остроумие, даже когда сообщает о ситуации на дорогах, а уж если речь зайдет о заторах и пробках, то сообщение дается не иначе как на фоне бравурной музыки. Они
– Ты слишком строго к этому относишься, Барбара.
Они свернули в тихий переулок, где находилась гостиница «Адлер», и Генри тут же увидел Лагутина, стоявшего в ожидании перед входом в гостиницу и что-то говорившего топтавшемуся вокруг него голубю, забредшему сюда с привокзальной площади и выпрашивавшему у него хлебные крошки. На Лагутине были новые, еще более каляные джинсы и куртка из светлой кожи с рукавами три четверти, в руке он держал сумку, обшитую снаружи гладким мехом. Когда рядом с ним остановилась машина, он открыл дверцу со стороны Барбары и подал ей руку, потом коротко обнял Генри и стал ждать, чтобы тот его представил.
– Так, Барбара, это Федор Лагутин, – произнес Генри, – я тебе о нем рассказывал.
– Очень приятно, – отреагировала Барбара, – даже очень, – и, не таясь, посмотрела ему в лицо.
– Нет ничего более приятного ответить вам тем же, – сказал Федор Барбаре, – и данное обстоятельство вынуждает меня еще раз выразить благодарность вашему брату и вспомнить о том, сколь многим я ему обязан, я не исключаю, что он очень облегчил мою судьбу.
– Ну, не так все было страшно, – Генри подмигнул украдкой Барбаре, которая, как он успел заметить, с изумлением наблюдала за манерами Лагутина.
– Федор сядет впереди, а я на заднем сиденье, – решил Генри, – ну давай, поехали в Спорт-центр.
Федор Лагутин похвалил машину, внутреннюю отделку салона, бесшумный мотор, удобное сиденье; ему казалось, как он выразился, что «он летит на облаке», и, конечно, он не забыл сделать Барбаре комплимент, как хорошо она ведет машину.
Генри нагнулся к нему и спросил:
– Федор, а вы тоже играете в хоккей? Вы, русские, великая хоккейная нация, столько раз были чемпионами мира.
Федор отрицательно покачал головой и сказал, что всегда интересовался хоккеем, но вот чтобы играть, это у него как-то не получалось; единственный вид спорта, которому он уделял внимание в свободное от учебы время, были шахматы да еще стрельба из лука, но мастером спорта он так и не стал ни в одном ни в другом виде.
– Генри сегодня первый раз играет в команде высшей лиги, – пояснила Барбара, – он заменяет игрока, получившего травму.
– Я знаю, – сказал Федор Лагутин и добавил: – Если он победит, я сыграю для него разок на своей флейте, а если потерпит поражение, сыграю для него два раза.
– Вы играете на флейте?
– Это наш любимый народный инструмент, и поскольку звук рождается внутри меня, моя флейта может выразить все, что я думаю.
– На стадионе ее вряд ли можно будет расслышать, – засомневалась Барбара, – там все заглушают вой сирен, завывание дудок да выкрики в мегафон, нежная флейта там просто потеряется.
– Да, вы правы, на стадионе моя флейта неуместна, ее перекроют другие звуки, но я имел в виду свой номер в гостинице, там так тихо, как бывает порой только в юрте в степи,
Барбара невольно посмотрела на него сбоку, помедлила немного, но все-таки спросила:
– А вы жили в палатке?
– Ну и вопросы ты задаешь, – сказал Генри неодобрительно, но Федора, казалось, этот вопрос не обескуражил и уж тем более не обидел.
– Мой дед, – ответил он, – жил в степи с табуном лошадей и своими любимыми животными – собаками и двумя соколами, которых приручил и брал с собой на охоту, и когда звал меня летом к себе, я приезжал и спал с ним в юрте. В Саратове, в университете, я жил в студенческом общежитии, там у нас была комната на четверых.
– Поезжай на пустырь, – посоветовал Генри Барбаре, – официальная стоянка уже забита.
Они оставили машину на пустыре, земля еще не просохла после дождя, они все время поскальзывались, пока шли, и грязь чавкала у них под ногами, иногда даже летели брызги, когда, перепрыгивая, они попадали в лужу. Затем они поднялись по ста двадцати ступенькам, предъявили контролеру контрамарки, которыми их снабдил Генри, и после этого пути их разошлись: вдвоем они проследовали в ложу «Б» – для гостей, а Генри направился в раздевалку для спортсменов. Над трибунами в воздухе уже стоял дым. Приглушенно раздавалась барабанная дробь, стадион готовился к предстоящему сражению. По игровому полю медленно ползала управляемая огромным парнем специальная машина – наводила последний лоск.
Под дребезжанье и шум вокруг них Барбара и Лагутин вошли в ложу и заняли передние места у барьера. От Барбары не укрылось, что она вызывала повышенный интерес из-за своего спутника, ее без конца обнимали, целовали, наконец на вопрошающий взгляд своего блондинистого соседа она представила их друг другу:
– Господин Пельтцер, это друг Генри – господин Лагутин из Саратова.
Господин Пельтцер, желая произвести приятное впечатление, произнес извиняющимся голосом:
– К сожалению, я ни бум-бум по-русски.
Барбара коротко заметила:
– Господин Лагутин прекрасно говорит по-немецки.
– О-о, – удивился Пельтцер, – тогда особенно приятно приветствовать гостя из исконно хоккейной страны, если позволите, я угощу вас, – и тут же сделал знак кельнеру.
Лагутин не знал, на чем остановиться, и предоставил Барбаре заказать что-нибудь и для него. Барбара выбрала для себя мартини, он кивнул и сказал:
– Мне то же самое, я большой любитель всего нового.
Музыка умолкла, из громкоговорителя на весь стадион разнеслось объявление, что игра между командами «Blue Devils» и «Flying Penguins» начнется через несколько минут. После небольшого треска и щелканья в динамике диктор попросил не бросать на лед дымовые шашки и, зажигая бенгальские огни, не забывать о безопасности своих соседей справа и слева. Лагутин предложил Барбаре сигарету и спросил ее:
– Вы тоже увлекаетесь спортом?
– В свободное от работы время да, – ответила Барбара, – каноэ, я большая любительница гребли.
– Резать и скользить, – произнес вдруг Лагутин, и его мягкий взгляд выразил некоторую неуверенность и беспокойство, казалось, он опасался, что его слова могут быть истолкованы по-другому, поняты не так, как он хотел сказать.
Барбара только мечтательно повторила:
– Да, глубоко резать воду, сильно грести и быстро-быстро скользить, так оно и есть.