Цап-царап, моя радость
Шрифт:
Тут Лина резко распахивала глаза, вытирала со щек слезы и шла в кухню пить снотворное. Она готова была вспоминать все их слова, все вздохи, все прикосновения бесконечно, но в какой-то момент она видела письменный стол, заставленный, как выставочная витрина, памятными безделушками. Безделушки – какое точное слово… Среди них, возможно, нашлось место и для ее книги. И думать об этом было выше ее сил…
Утром Лина просыпалась по звонку будильника, насильно выгоняла себя из теплой постели, со смурной после снотворного головой пила кофе – и радовалась, что ее день заполнен до предела. Только работая до изнеможения, она могла продолжать
А пока настал день, когда Эмиль Григорьевич был вынужден поинтересоваться, что с Линой происходит. Откуда эта рассеянность, фразы невпопад и вечно утомленный взгляд.
– Знаете, Эмиль, ведь я теперь работаю на телевидении, – призналась Лина, отчего-то чувствуя себя неловко.
Эмиль Григорьевич застыл в немой позе, по выразительности мало уступая какому-нибудь великому русскому трагику, исполнявшему роль Городничего в финальной сцене «Мертвых душ». Пришел в себя он через минуту, но и ее хватило, чтобы просчитать ситуацию и прийти к верному выводу.
– Вот ведь… – дальше должно было последовать ругательное слово, каким он собирался обозвать Марианну. Эмиль Григорьевич его не произнес, но оно весомо и однозначно повисло в воздухе.
Лина кивнула, подтверждая его подозрения.
Но Таран-Бороновский не был бы самим собой – известным мастером теледрамы, если бы не сумел бы поставить эффектную точку в их отношения. Творческих, разумеется.
– Ну что же, – небрежно улыбаясь, произнес он, – это даже к лучшему. Можно сказать, я тебя пристроил на теплое местечко и теперь умываю руки. Прости, дорогуша, но больше нам с тобой встречаться не стоит: жена с детьми из Сингапура возвращаются. Мне будет просто не до тебя.
Вообще-то Софочка с Ульяной и Гриней прилетели неделю назад, и теперь в книжном шкафу сценариста красовалась белая вазочка с золотым изображением Мерлиона – мифической рыбы с головой льва, символа страны и очередной магической штучки, приносящей удачу. Но тогда Лине ни о чем этом знать не полагалось, не то что сейчас.
– Понятно… – еле слышно прошептала Лина и почувствовала себя дурочкой, которую обвели вокруг пальца. Вот тебе и необихоженный холостяк.
Ее потерянный вид стал для Эмиля Григорьевича целительным бальзамом, пролитым на рану, в который уже раз нанесенную двуликими, лживыми притворщицами-женщинами…
Итак, теперь на время и талант Лины претендовали только Центральное телевидение и «Аркадиа-пресс». Но от этого не стало легче. Антонина Захаровна незримо нависала над ней, энергичная Марианна четким контуром вырисовывалась на заднем плане, и обе заставляли девушку ломать голову над тем, чтобы не повториться, не поставить героев в аналогичные ситуации в разных местах. Да что там ситуации – чтобы не перепутать имена этих самых героев. А тут еще Валерия с Николь из сериала Эмиля Григорьевича не к месту возникали в памяти и путались под ногами со своими французско-российскими проблемами.
К Новому году положение более-менее стабилизировалось. Во всяком случае, Лина поняла, что укладывается в немыслимо короткие сроки и ее работой довольны. В какой бы глубокий ступор она ни впадала от ужаса, узнав о новом задании, где-то на задворках сознания брезжила мысль: это уже было и закончилось, тьфу-тьфу-тьфу, благополучно.
С
Лишь один человек на свете невзлюбил Эвангелину Ковальскую лютой ненавистью. И чем больше было на слуху имя этой входящей в моду писательницы, тем сильнее росла в Артеме глухая злость на нее. Ведь именно с ней был связан самый темный момент его жизни.
«Ну выбрала бы какую-нибудь другую книгу… Дюма там или Жорж Санд, например. Все не так бы резало ухо и глаз, как это претенциозное словосочетание – Эвангелина Ковальска!» – негодовал Артем, натыкаясь на эти имя и фамилию и делая вид, что не видит и не слышит их. А может, он точно так же возненавидел бы и Дюма, сделай Лина прощальную надпись на одном из его творений. Кто знает? Но ей под руку попалась именно Ковальска, и для Артема она стала знаком беды в его жизни.
Дело дошло до того, что он уже завидовал Лехе, в канун Нового года сочетающегося законным браком со своей Светкой. Десятидневные рождественские каникулы они решили обратить в свадебное путешествие, избрав своей базой гостиницу в Суздале, с лоскутными покрывалами на кроватях и шкурами на полу, и наезжая, когда возникнет душевная потребность, в города Золотого кольца. Будущим молодым эта идея показалась классной своей патриотичностью и интеллигентностью. Ни Париж, ни Гавайи, ни Хургада, ни Коста-Браво, а исконно русские земли, Святая Владимиро-Суздальская Русь. «Прослезиться можно, черт возьми, от умиления, глядя на самих себя», – думал Леха, обалдевая от собственной неординарности.
Правда, со всеми остальными атрибутами свадебных торжеств они согласились. Будут и белый лимузин с помятым ветром и непогодой букетом искусственных цветов на радиаторе, и пара голубков, подброшенных в небо у порога ЗАГСа, и дождь из лепестков роз и крупяных изделий при входе в ресторан и прочее, прочее, прочее. Но и тут Леха со своей невестой умудрились выпендриться: у свидетелей через плечо вместо красных лент с пояснительной надписью золотом, кто они такие есть, будут полотенца. Те, что еще Светкина прабабушка вышивала и обвязывала кружевом для собственной свадьбы.
«У меня тоже такие будут», – решил Артем, принимая деятельное участие в подготовке празднования знаменательного события. И вдруг погрустнел: да ждет ли его когда-либо нечто похожее? Под «похожим» он подразумевал счастливо суетящуюся, с восторженно сияющими глазами невесту, его невесту с чудесными ямочками на щеках…
Время шло, а он все никак не мог забыть Лину. И не поддавалось сие никакому разумению, хоть тресни.
Одно только радовало: фрекен Бок и Мурка неожиданно заключили перемирие, и у него уже не замирало сердце от дурного предчувствия, когда он подъезжал к дому. Обе, правда, поглядывали друг на друга с опаской и подозрительно, но активных вылазок в сторону противника не предпринимали. Артем готов был расцеловать кошку за то, что та усмирила свой скверный нрав и пошла на уступки. А за неделю до Нового года он в очередной раз нашел повод возгордиться Муркой.