Царь Федор. Еще один шанс…
Шрифт:
— И как люди? — напряженно спросил я.
— Да по-разному, — отозвался дед Влекуша. — Большинство плюются да отворачиваются. Кого из подметчиков и побили даже. Но кое-кто говаривает, что та беда, то есть мор и глад, на нас обрушилась не потому, что латиняне-де к Сатане обратились и колдуна наняли, а потому, мол, что царь у нас не тот, не природный. А природный-де своего часа ждет и за народ русский молится… Да только я считаю, что это бают те же люди, что о выжившем царевиче Дмитрии слух пускают. Уж больно все одно к одному.
Я откинулся спиной на стену. Да-а, все равно Смута намечается, мать его… Может, история действительно движется одним-единственным, раз и навсегда определенным путем, изменить который никак невозможно? и как бы я тут ни барахтался — валяться мне на земле с перерезанным горлом… ну или как там оно в истории было. А все, что мне уже удалось сотворить — от Белкинской вотчины до табуна Сапеговых коней, которых уже было более шести сотен, — во время Смуты будет разорено, вытоптано, выжжено, так что и следов никаких не останется? Я судорожно вздохнул. А вот — нет! Хрена! Русские, блин, не сдаются. Я еще
Я и в наше «Смутное» время, в эту долбаную перестройку, именно поэтому не только не пропал, но и, наоборот, пробился, прогрыз себе нору наверх, зацепился обеими руками и бил, и бил в ответ, пока не расчистил себе место и не заставил других, таких же злых и наглых, признать, что оно — мое!.. И ни на какое там государство не надеялся. Потому что очень быстро понял, что страну — предали. Что до власти над ней дорвались уроды… Да если бы этот урод Меченый свои поганые лапки не задрал, жили бы мы сейчас в большой и дружной стране, которая, может быть, и назвалась бы по-другому, но По-прежнему простиралась бы на одну шестую часть суши. И никакие третьи помощники младшего дворника Второго сантехника американского сената ею бы не рулили и не поучали бы нас, как нам жить и кого любить. А он сука, — сдался. И всё. Все его натянули. От Рейгана с Колем до не меньшего урода Борьки Алкоголика. Только-только сейчас начинаем снова выкарабкиваться. Да и то до сих пор не ясно — получится ли… Так вот, я — не такой! И точка…
4
Отец умер в апреле. Когда голубиная почта из Москвы принесла это известие, я торчал в Лекарском доме. Там как раз заканчивали брошюровку последнего из трех рукописных справочников по травоведению. Они были составлены путем опроса собравшихся в Белкино лекарей, а также на основе уже имеющихся лечебников, например «О травах и их действии» выходца из Руси врача Стефана Фалимиржа, служившего в Польше. Это были первые, самые простые варианты, без иллюстраций, над которыми сейчас активно работали трое иноков-иконописцев из расположенного неподалеку Боровского Свято-Пафну-тиева монастыря. С его настоятелем я находился в самых дружеских отношениях. Ну еще бы, я изрядно помог ему хлебом в голодные годы, а затем бесплатно оснастил его крестьян плугами. Да еще и одолжил на один сезон «колдуна Виниуса». На голландца батюшка смотрел с опаской, даже вроде повелел одному из дьячков на всякий случай окропить того святой водой, но его работой остался доволен.
Так вот эти самые иноки рисовали все собранные травы и коренья крупно и в двух видах — свежесорванную и высушенную. Но работы у них было еще непочатый край. Но все равно я был в радостном возбуждении. Невозможно развивать какой угодно род человеческой деятельности без создания системы накопления знаний. А такая система всегда базируется на трех китах — сохранении, распространении и обмене информацией. От того, как организованы эти процессы, и зависит в конечном счете, насколько быстро развивается этот род деятельности. Так вот, в первую очередь я собирался резко повысить скорость и эффективность всех этих процессов. В медицине это означало необходимость создания описаний всех болезней и всех лекарственных препаратов, доступных в настоящее время. Причем, по моему плану, в конце концов должен был получиться некий стандартизированный комплект литературы — от справочников всех доступных лекарственных препаратов до справочников, описывающих симптомы всех болезней, да еще с перекрестными ссылками. Плюс описание методов проведения анализов, альбомы и атласы по анатомии человека, а также труды крупнейших специалистов по хирургии, фармакологии, медицинской химии, кои я уже начал собирать, и так далее. Как выяснилось, их уже было довольно много и на русском языке. Я с нескрываемым, но вполне объяснимым для обывателя двадцать первого века, считающего себя православным, но при этом совершенно невоцер-ковленного, удивлением обнаружил, что вопреки утверждению о непременных гонениях средневековой церкви на науку, очень многие подобные переводы сделаны именно церковными людьми. Так, например, еще в начале пятнадцатого века игумен Белозерского монастыря Кирилл перевел с латинского на русский комментарии Галена на сочинения Гиппократа, не мудрствуя лукаво обозвав свой труд «Галиново на Ипократа». Поэтому, хотя мое собрание, пусть и достигшее уже двадцати томов, еще формировалось, у меня уже зудело в одном месте от желания начать печатать все эти материалы массовыми по нынешним меркам тиражами. Не менее чем по пятьсот экземпляров каждый. Увы, пока это было невозможно. Типографские мощности в Москве на данный момент были представлены всего лишь одним типографским станком в типографии патриарха. Да и тот был загружен до предела. Но для меня это означало только одно — необходимость резко нарастить печатные мощности.
Еще была идея создать стандартный комплект для формирования медицинской лаборатории, ну там всякие микроскопы (или лупы, если микроскопы еще не изобретены), пинцеты, реактивы, лабораторная посуда… Успею ли я сделать все, что запланировал, — я не знал. В конце концов, для воплощения в жизнь всего этого нужны были специалисты, коих пока нет, а по многим
Так вот, я с огромным удовольствием мял в руках этот экземпляр, которому предстояло отправиться в мою уральскую вотчину, когда в горницу влетел Мишка Скопин-Шуйский. Взъерошенный и с ошалевшим взглядом.
— Случилось чего?
— Царевич-государь… — начал он, но запнулся и поправился: — Государь, царь умер.
Я замер, переваривая эту новость, а затем осторожно положил справочник на верстак и глухим голосом приказал:
— Поднимай холопский полк. Едем в Москву.
— Весь?
— Весь, — подтвердил я. Кто его знает, сколько сил мне там понадобится.
Мишка кивнул и исчез, а я опустился на лавку. Отец умер… Странно, я полностью воспринимал царя Бориса как своего отца. Возможно, потому, что в прошлой жизни у меня такового не было. Хотя отчимы случались, и были среди них вполне неплохие люди… В последнее время отношения у нас были натянутые. Во многом потому, что, возможно вследствие изрядно пошатнувшегося здоровья, он отреагировал на появление известий о Самозванце излишне нервно. Руша этим многое из того, чего добился, и очень осложняя ситуацию мне. Города и веси оказались наполнены наушниками, которые хватали людей при малейшем упоминании имени Самозванца. Повсеместно распространились доносы, их львиную часть составляла ложь, и писались они с целью решить какие-то свои житейские проблемы, ну там не отдать долги, завладеть имуществом, устранить соперника, так как следствие по таким делам велось крайне небрежно и для осуждения человека часто было достаточно наличия обвинения. И во многом благодаря этому слухи не только не исчезли, но еще и усилились. А отношение к ним, поначалу резко негативное, мало-помалу начало меняться. Отец же не понимал, почему, несмотря на все усилия, ему никак не удается переломить ситуацию, а наоборот, она еще больше усугубляется. Может быть, поэтому он кинулся ко всяким гадалкам и знахарям, к чему уже очень неодобрительно отнесся его самый старый и верный союзник патриарх Иов. Короче, за последние полгода ситуация так сильно просела, что я лишь зубами скрипел.
Слава богу, большую часть времени я проводил здесь, в Белкино, где все шло своим чередом и вследствие этого, наоборот, меня радовало. А то бы точно сорвался и сотворил какую-нибудь глупость. Но вот его не стало, и… я понял, что мне больно. Что я действительно, на самом деле осиротел. Черт, да что же это со мной творится-то? Неужто я настолько вжился в этот убогий век, что уже считаю его своим? Я глубоко вздохнул и вдруг осознал — да, это мой век. Мое время и моя страна. Не в том смысле моя, что я в ней живу, а в том, что я ею владею. И потому готов жилы рвать, живот положить, харакири себе сделать, если понадобится, но доказать всем и каждому, и живущим в ней людям (им в первую очередь), и всем прочим разным, что я владею ею по праву. Не забалаболить электорат, не развести людей разными там избирательными политтехнологиями, причем раз в четыре года и только лишь на пару месяцев, пока люди не бросят в урны (вот ведь названьице-то придумали) бумажонку под названием «избирательный бюллетень», а действительно доказать. Так, чтоб ну просто никаких сомнений не было. Ни у кого. Даже у тех, кто меня бы ненавидел. А таковые непременно будут. Ни у кого, кроме разве актеров, то есть профессиональных лицедеев, не получалось нравиться всем поголовно… А затем передать всю ее своему сыну. Потому что передать ее я могу именно только так — всю и целиком, а не маленьким, но чрезвычайно выгодным кусочком типа пакета акций «Газпрома», «Total» либо там какой-нибудь «ТЕХАСО» или «Halliburton», которую подгреб под себя за куцые четыре-пять, ну или в лучшем случае восемь — десять лет своего президентства. И именно сейчас, именно в этот момент я вдруг понял, что такое быть царем…
До Москвы мы добрались на третий день. Хотя в путь двинулись одвуконь. Я специально не сильно взвинчивал темп продвижения, поскольку послал вперед Митрофана и еще несколько десятков парней из его наушной службы, которые имелись у меня в Белкино, с задачей как следует все разведать. Они прошлым летом слишком уж засветились в Москве, и потому я решил вывезти их в вотчину, где поселил в дальнем починке, дабы их лица не особо примелькались. Организовал там нечто вроде школы тайной службы, преподавать поставил либо самых надежных, либо наиболее престарелых учителей. Да и программа в этой школе по первости была не слишком уж обширной — письмо, цифирь, логика, риторика, немного лекарское дело, непременно «подлая схватка», верховая езда, да языки — греческий, латинский, а также английский и итальянский. Лаймов упускать из виду нельзя было ни в коем разе, а вторыми после них по опасности я считал папу и его прихвостней-иезуитов. Чем и был обусловлен выбор итальянского. Впрочем, сия программа была рассчитана года на два-три (ну я-то плясал от своих расчетов, что батя протянет до семь тысяч сто пятнадцатого, то бишь тысяча шестьсот седьмого года), а они успели прозаниматься по ней лишь чуть более полугода и, если честно, не знаю даже, вернутся ли. Ибо времечко наступало ой какое бурное, и каждый верный человечек у меня сейчас был на счету. Так вот, ребята Митрофана должны были приехать, осмотреться и успеть насобирать информацию: как настроен народ и как кто из бояр вел себя после кончины царя-батюшки. К сожалению, главную мою ударную или, вернее, наушную силу — деда Влекушу, отправить в Москву не было никакой возможности. Старик совсем что-то расхворался, и я оставил его на починке, на котором располагалась моя секретная школа. Тем более что преподавателем старик оказался просто блестящим!