Царь Гильгамеш
Шрифт:
Этому отец его не учил.
В 14-й день месяца уллулта ему досталось три таких дела, одно другого хуже.
— …Сын мой Алаган из квартала шорников, в месяцы мятежа ты взял к себе в дом женщину из народа суммэрк, по имени Намэгинидуг, как рабыню и дал за нее серебро. Она жила с тобой, восходила к тебе на ложе и открывала тебе лоно свое?
— Да, отец мой и государь… — Шорник Алаган стоял понурившись напротив. Он прятал глаза и отвечал на вопросы едва слышно.
— Сын мой Алаган, была ли Намэгинидуг помощницей тебе в делах твоего дома и в умножении твоего имущества?
— Была, отец мой и государь…
— Разоряла ли она тебя или, может быть, бранила? Отказывала от ложа? Воровала твое имущество? Открывала лоно свое другим мужчинам? Выдавала секреты твои? Делала долги без твоего согласия? Бесчестила словом или действием твое имя? Или, может быть, она бесчестила твою семью?
— Нет, отец мой и государь, она… — Алаган отвел взгляд куда-то в сторону и жалобно добавил: — Она хорошая женщина.
«Чего ж тебе, черепку никчемному, надо? И сам ты неказистый, и нет у тебя особенного богатства, и по ухваткам твоим видно, что с женщинами водиться ты не горазд… Может, в ней все дело?»
Нет, положительно женщина шорника дурного слова не заслуживала. Была она не очень красива, но и не страшна. К тому же во всем походила на самого Алагана. Так же стояла, не глядя в глаза Бал-Гаммасту, так же смущалась, и видно было, как трудно ей удержаться от слез.
Мескан шепнул ему на ухо:
— Может, дети?
— Сын мой Алаган, подарила ли она тебе детей и здоровы ли те дети?
— Да, отец мой и государь, она принесла мне сына… И сын тоже хороший вышел… спасибо Творцу.
Очень хотелось царю оставить судебную манеру — строить чинные тупые вопросы. Подойти бы к шорнику, тряхнуть его как следует и допытаться попросту. «В чем дело?» Может быть, Бал-Гаммаст и поступил бы так, да, бывало, и поступал… Но раз или два наткнулся на усталый взгляд, в котором столько было душевной муки: «Знал бы, в чем дело, наверное, и суда бы не потребовалось…» Не говорили такого люди, но души их кричали об этом.
— Сын мой Алаган, ты не хочешь сделать Намэгинидуг своей женой из-за того, что она не верит в Творца?
— Все в точности так, отец мой и государь.
— Дочь моя Намэгинидуг, дорожишь ли ты своей верой настолько, чтобы она помешала тебе стать женой шорника Алагана?
— Я… отец мой… я… отец мой и государь… я… хоть завтра. Верю я в Творца. Моя старая вера мне не нужна… Хоть завтра я ее… я ее… переменю… — тут она всхлипнула, но рыданий на волю не пустила. — И женой его… моего… Алагана моего… стану… по обряду земли Алларуад… пожалуйста… хоть завтра, хоть сегодня… я…
— Помолчи. — Бал-Гаммаст вновь обратился к шорнику. — А ты, сын мой, видишь ли теперь, как исчезло препятствие, вас разъединявшее?
— Все равно… отец мой… и государь… Обычай наш уж больно несходен.
— Она была тебе помощницей в доме. Восходила на твое ложе и принесла тебе сына. Ты хочешь отказаться от нее, но из дома своего не прогнал. Ты назвал ее хорошей женщиной. Выходит, прежде не мешал тебе ее нрав и ее обычаи?
Шорник булькнул в ответ нечто невразумительное. Повинуясь внезапному порыву, царь спросил у истицы:
— Он хорошо с тобой обращался?
— Да, отец мой и государь… он… мой… Алаган мой— очень добрый человек.
— Вовсе же я не твой, Нимэ. Никакой я не твой… — вчетвертьголоса зашелестел шорник.
Рабыня его и наложница всхлипнула громче.
Вроде бы дало не стоило глотка воды. Чего проще! Рабства нет в Царстве, на этот счет существует древний и нерушимый закон Ууту-Хегаиа Пастыря. Серебро свое шорник безвозвратно потерял. По «Уложению о семейных делах, наследовании и чести» царя Бал-Адэна Великого в таких случаях наложница становится женой — если пожелает. А если нет, то может уйти от бывшего хозяина и получит при этом выкупное — не столь уж разорительное для прежнего владельца, но и не скудное. Кстати, если бы женщина завела себе раба-наложника, то и ей пришлось бы потерять столько же при тех же условиях… Не важно, Намэишндуг хочет остаться и готова принять новую веру. Закон говорит, она должна стать женой шорника. Существует множество причин, по которым в Царстве разрезают нить брака: измена, бесплодие, бесчестие, тяжкое преступление, совершенное одним из супругов, смена веры, некоторые болезни и добрый короб всего прочего… Только одно считается непозволительным: уйти жене от мужа или мужу от жены просто так, безо всякой причины, или по той незамысловатой причине, что супруг разонравился. Нить брака между Алаганом и Нимэгинидуг разрезана быть не может.
Бал-Гаммаст знал верное решение. Но это не доставляло ему удовлетворения. Два человека жили дружно, родили ребенка, все у них ладилось, а тут вдруг остановилось на полном скаку… Отчего понадобилось шорнику расстаться с его женщиной? Юный царь мог бы сейчас же завершить дело, но не желал сделать это, не поняв причины, породившей ссору.
Жестом он подозвал к себе Алагана. Тихо-тихо, так, чтобы не слышала Нимэгшшдуг, спросил у него:
— Любишь другую?
— Нет! Нет, отец мой и государь, нет! Как можно! И в глазах у него стояло бесконечное удивление, будто Еввав-Рат разлился по второму разу за солнечный круг…
Мескан молчал.
Тогда Бал-Гаммаст повернулся к Анне — сегодня он попросил ее быть рядом и следить за всем происходящим, не вмешиваясь. Она — женщина, пусть подскажет, как все это выглядит с той стороны. Анна поглядела на него внимательно.
— Не понимаешь, Балле?
— Знаю что делать, но не понимаю — почему.
— Отложи.
— Что?!
— Отложи решение на день-другой.
— Ты сможешь объяснить мне?
— Я попытаюсь. От маленькой отсрочки не проиграет никто. Ни ты, мой царь, ни они.
— Хорошо. Мескан?
— Закон невозможно прочитать двумя способами. Нимэгинидуг — его жена.
…И все-таки Бал-Гаммаст решился отложить решение на день. Второе дело, столь же ясное, с точки зрения закона, и столь же запутанное, если говорить о мотивах, запомнилось ему надолго. Мать судилась с родным сыном. Тот достиг совершеннолетия и потребовал дать ему долю из отцовского наследства — для самостоятельной жизни. Семья была богата, и мать, выделив требуемое, не оказалась бы на грани разорения. Но она отказалась. Закон повелевал ей выполнить требование, однако она кричала, что нет и быть не может правила, по которому надо разлучить мать с сыном, а если оно кем-то и заведено, то самое время его отменить. Потом пожаловалась Бал-Гаммасту на болезнь сына, на явное его слабоумие, от которого происходит полная неспособность жить отдельно и самому заниматься делами дома. Бал-Гаммаст подозвал ее сына и, недолго поговорив с ним, убедился: никакого слабоумия нет и в помине. Тогда царь рассудил тяжбу в его пользу. Он и здесь не вышел за рамки закона. Более того, он понимал, в чем причина ссоры: мать не желала расставаться со своей властью над сыном, а сын уже тяготился ею.