Царь грозной Руси
Шрифт:
К сожалению, отношения Москвы с казаками складывались отнюдь не безоблачно. Руководители внешнеполитического ведомства Адашев и Висковатый повели переговоры с Исмаилом, склоняя его принять подданство царю. Но между ногайцами и казаками издавна шли столкновения. То степняки налетят на казачьи городки или идут на Русь за полоном, то казаки отбивают полон и угоняют у ногайцев лошадей, овец. Мурзы поставили условие — убрать казаков с Волги. И Адашев с Висковатым в угоду своей политике пожертвовали интересами тех, кто обеспечил государству победы. В обмен на присягу о верности пообещали ногайцам, что царь поставит на Волге стрельцов и «казаков добрых вам на береженье», а прочих «всех сгонит». Для этого был назначен воевода Кобелев. В Москву вызвали и героя взятия Астрахани Ляпуна
Но в целом подобные эксцессы не смогли разрушить союз государства и казачества. А покорение Астрахани, нейтрализация Крыма и ногайцев решили судьбу казанского мятежа. Его поддержка пресеклась, расчеты на внешнее вмешательство рушились. И в том же 1556 г. восстание стало угасать. Способствовала этому и умная политика царя. После первых карательных экспедиций, ливших кровь, но не приносивших реальных результатов, он велел закреплять успехи строительством крепостей. Были основаны Лаишев, Чебоксары. В них размещались гарнизоны, брали под контроль сопредельные области. А наряду с наказанием врагов Иван Васильевич, по своему обыкновению, потребовал применять милость. Тем, кто изъявлял покорность, даровали прощение, налоговые льготы. Ко всему прочему, их еще и награждали, отдавая опустошенные земли непокорных. И замирялись татары, башкиры, вотяки. Последней, в начале 1557 г., прислала делегатов в Москву луговая черемиса. Покаялась и получила амнистию. На восточной окраине наконец-то воцарился мир.
26. НАРОДНЫЙ ЦАРЬ
Правление «избранной рады» доставило неприятности не только казакам. Для всей России оно обернулось сущим бедствием. После разгрома партии царицы власть временщиков стала вообще безграничной. Даже Боярская Дума собиралась теперь нерегулярно, решение всех вопросов подмяла «избранная рада» [69]. О Сильвестре современники сообщают, что он правил, «аки царь», разве что не сидел на троне и не держал в руках скипетра. Не забывал и меркантильных выгод, сына устроил на «золотое дно», во главе Таможенной избы.
И куда, спрашивается, подевался смиренный и благочестивый юноша Адашев, простаивавший ночи на молитвах и ухаживавший за больными нищими? Он превратился в могущественного сатрапа. Сам налагал опалы, сажал в тюрьмы, докладывал царю проекты законов, формулировал решения, снимал с должностей, давал назначения — сохранились жалованные грамоты, выданные по приказу не царя, а Адашева! Себе он нахапал огромные земельные владения. В 1555 г. составлялся «Государев родословец», куда вошли родословные самых знатных княжеских и боярских кланов, и в него был включен род Адашевых — он не имел никакого права числиться среди высшей аристократии, однако спорить никто не осмелился. По всякому делу люди старались заручиться расположением временщика, а попасть к нему на прием было величайшей честью.
Сильвестр внушал царю необходимость хранить «правду», «нелицеприятный суд», но в это же время повторился худший беспредел времен боярского правления. Все ключевые посты распределялись между ставленниками «избранной рады». И вернулись поборы, вымогательства, штрафы. За хорошую мзду наместникам и волостелям снова открывались подпольные корчмы. А законы, призванные защитить людей, не работали. Кому подавать жалобы, если в Москве заправляют покровители преступников? Неприкосновенностью личности пользовались только те, на чьей стороне была сила. А старосты и целовальники, обязанные осуществлять суд вместе с кормленщиками, не рисковали перечить им. Себе дороже.
С 1547 г. до середины 1550-х гг. налоги выросли в 4,5 раза, но само по себе это было еще не худшей бедой. Собирали их те же наместники и волостели, освобождали от податей родных, знакомых или откупившихся взяткой, перекладывая все тяготы на простой народ. Разорялись и дети боярские. Поместьями щедро наделяли клевретов временщиков. А те, кто не принадлежал к их кругу, не получали ни кормлений, ни жалованья. Им давали худшую землю, в последнюю очередь, если вообще удавалось получить. У них отбирали спорные владения. Но шла война, требовалось покупать и ремонтировать доспехи, оружие, коней. Воины влезали в долги. И в мае 1555 г. Дума приняла драконовский приговор — устанавливался месячный срок правежа (взыскания долга). Не уплативший превращался в холопа. А простолюдинов обращали в неволю и без долгов. Просто заставляли служить себе или объявляли своими беглыми холопами. Попробуй докажи, что это не так.
Крестьяне стали бросать деревни, перетекать во владения монастырей, где можно было себя чувствовать более безопасно. Или шли к боярам и дворянам, оказавшимся в силе. Снова умножилось число «разбоев». А губные старосты уклонялись от борьбы с ними. Подставлять головы под топоры взбунтовавшихся мужиков никому не хотелось, а разбойники и воры собирались в тех же корчмах, которые находились под негласным покровительством местных властей. И безобразия дошли до такой степени, что поставили Россию на грань социального взрыва. В 1554–1555 гг. произошло несколько бунтов в Москве, люди возмущались «оскудением жизни». Их подавили, зачинщиков и активных участников казнили. Но последовали беспорядки в Новгороде, Владимире, Рязани, других городах [36]. Даже Адашев вынужден был признать, что восстания были вызваны преступлениями администрации, причем такими преступлениями, что наместники и волостели «грады и волости пусты учиниша», а в ответ на притеснения «тех градов и волостей мужичья многие коварства содеяша и убийства их людем» [138]. Отметим, это пишет временщик, который сам же назначал таких администраторов.
Но в середине 1550-х царь начал вдруг вторую полосу реформ — причем во многом она противоречила первой. И вот эти реформы никоим образом не были связаны с «избранной радой». Она уже получила свое, захватила под полный контроль всю систему управления страной, получая огромные выгоды. А Иван Васильевич принялся ломать эту систему, создавать другую. Опирающуюся не на ту или иную группировку аристократии, а именно на «всю землю», на широкие слои мелких дворян, городского и сельского населения. Позже Курбский очень ругал царя за то, что он сделал своей опорой выходцев из «низов» — в противовес знати. Инициатором преобразований не был и святитель Макарий. Он состарился, отошел от активной деятельности, а его окружение временщики постарались обработать, внедрить своих людей. На этот раз автором реформ был сам Иван IV.
Конечно, рядом с государем должен был находиться человек, с которым он мог посоветоваться, обсудить, взвесить свои шаги. И можно смело утверждать, что таким человеком была Анастасия. Временщики господствовали в Думе, удаляли от царя своих противников, стараясь взять его под исключительное влияние. Но жена оставалась каналом для передачи информации мужу — не той, которую преподносила ему «избранная рада», а объективной, что реально делается в стране. И постепенно она добилась своего. Иван Васильевич начал по-иному оценивать советников. Нет, пока еще царь не отстранил их, считал опытными и ценными специалистами. Но уже не доверял безоговорочно их мнениям. Видел, что они далеко не безгрешные «ангелы», что их решения приводят не к лучшим результатам.
Впрочем, царь и не считал себя вправе наказывать их. Кто из людей без грехов и без ошибок? Разве он сам не соглашался с той политикой, которую они проводили? Значит, разделял и ответственность за нее. Ко всему прочему, Сильвестр и Адашев утвердились настолько, что выгнать их было уже нельзя без серьезных расколов и конфликтов в государственном руководстве. Но Иван Васильевич взялся менять сами принципы управления. Кстати, вполне может быть, что Анастасия подсказывала и какие-то идеи преобразований. Почему же нет? Ведь и св. Феврония «в женской голове имела… мудрость святых мужей», и они с мужем правили вместе, «как чадолюбивые отец и мать. Имели ко всем равную любовь, не любили ни гордости, ни грабительства». Мы видим здесь как раз идеал «народной» монархии, который стал воплощаться в жизнь.