Царь Иисус
Шрифт:
— Ради тебя они, мне кажется, меня полюбят.
В Риме император Август говорил со своей женой Ливией.
— Наш друг Ирод Идумеянин просит невозможного. Я никогда не соглашусь.
— Почему?
— Потому что суд над Антипатром был мошенничеством с начала до конца. В частном письме Вар говорит об этом без обиняков. Да и новые свидетельства не подтверждены ни одним документом. А ты получила письмо от Саломеи, о котором упоминает Ирод?
— Я только что обнаружила его в тайных иудейских бумагах, но оно там совсем недавно. Я и знать о нем не знала. Моя Акма довольно долго не имела к этим бумагам доступа и никак не могла его скопировать, ведь она четыре месяца провела у своих родителей в Кирене. Ирод тоже не все знает.
— Значит, свидетельства подложны?
— Конечно. От них дурно пахнет!
— Тогда, ради всего святого, объясни мне, дорогая,
— Потому что Ирод тебе нужнее Антипатра. Кроме того, старый Ирод не дурак, и у него наверняка есть причины бояться сына. После того как ты ошибся с Силлеем, — помнишь, я тебе говорила? — не стоит обижать его еще раз.
— В чем там дело?
— Если честно, понятия не имею. Что-нибудь религиозное, наверно. Эти евреи странный народ, а их родственники идумеяне и того хуже. Может, старик Афи-нодор знает. Он сам оттуда и разбирается во всех тонкостях. Думаю так. Когда не будет Антипатра и Ирода Филиппа, наследником станет царевич Архелай, и, если я не ошибаюсь насчет его глупости, он скоро перебаламутит всех евреев. Тут будет одно посольство за другим, а там бунт за бунтом, так что придется отстранить его и ввести в Иудее прямое правление. С Антипатром ничего такого не выйдет, он благоразумен и энергичен, а чем дольше они сохраняют свою независимость, тем труднее нам удерживать их в империи. Я ничего не имею против еврейского народа, но они страшно опасны, когда становятся фанатиками и вербуют в духовные сыновья Авраама греков, сирийцев и прочих жителей Востока. Интересно, знаешь ли ты, что кроме трех миллионов иудеев, живущих в Иродовой Палестине, у них есть еще около четырех миллионов процветающих и энергичных единоверцев, рассеянных по другим твоим территориям, и только около миллиона из них выходцы из Палестины, остальные же — новообращенные? Если их религиозная секта будет расти с такой же скоростью, как до сих пор, очень скоро она поглотит все древние культы Греции и Италии. Для иудеев обратить кого-нибудь в свою веру считается в высшей степени достойным деянием, а обращенный получает свою выгоду, присоединяясь к самой организованной системе взаимной помощи, которую ему предлагает иудаизм. К тому же евреи умны и предпочитают обращать в свою веру только самых ученых и трудолюбивых инородцев. Стать иудеем — очень почетно. Что тут выбирать? В один прекрасный день мы все равно вынуждены будем уничтожить власть Иерусалимского Храма, на котором сошлось тщеславие всех евреев. Так что, мне послать за Афи-нодором?
— Да; сделай это.
Афинодора Тарсянина отыскали в библиотеке. Он шел не торопясь и, весело улыбаясь, теребил длинную седую бороду, ибо один из немногих не приходил в замешательство, когда его неожиданно призывал к себе император. Ему было слишком хорошо известно, кто на самом деле правит империей, поэтому Ливию он приветствовал чуть-чуть более торжественно, чем Августа, доставив тем самым удовольствие им обоим.
— Вы хотите расшевелить мои мозги, задав какой-то вопрос из области литературы или истории? — спросил он.
— Ты угадал, мой добрый Афинодор. Мы хотели, чтоб ты помог разрешить наш спор.
— Госпожа, позволь сказать тебе сразу: ты права! Ливия рассмеялась:
— Как всегда?
— Как всегда. Однако я должен убедить в этом императора.
— Афинодор, представь, что какой-то царек в паре сотен миль от твоего любимого города имеет сына. Он его любит, балует, назначает соправителем, а потом вдруг осуждает на смерть, предъявив ложное обвинение, и просит нашего согласия на угодную ему казнь. Ну что? Что?
Афинодор потер крючковатый нос.
— Ты умолчала о кое-каких довольно важных вещах. Могу я предположить, что царевич — старший или единственный сын?
— Можешь.
— А его отец тебе подвластен и имеет почетное звание гражданина Рима?
— Да.
— В таком случае, могу только сказать, что или император, или ты сама считаешь этого царя маньяком-убийцей.
— Да, совершенно верно, я так считаю, — сказал Август. — Если только у него нет веской причины искать смерти сына или он не осмелился его судить по справедливости из страха повредить человеку, которого жаждет защитить или боится обидеть.
— А ты, моя госпожа Ливия, — продолжал Афинодор, — со свойственной женщинам интуицией предполагаешь, что причина кроется в некоем варварском суеверии?
Ливия захлопала в ладоши.
— Афинодор, какой же ты умница! Так и быть, отдам тебе манускрипт Гекатея, о котором ты, насколько мне известно, давно мечтаешь.
Афинодор просиял.
— Да, цезарь, кажется, госпожа Ливия опять права. Ведь тебе известно, что сам отец Зевс — по крайней мере, так говорят легенды — ненадолго наделил властью и славой своего сына Диониса, посадил его на Олимпийский трон и дал молнии в руки, а потом безжалостно его убил. О том же самом говорится в легенде об Аполлоне и его сыне Фаэтоне и о пеласгийском Боге-Солнце Дедале и его сыне Икаре. И хотя смерть обоих юношей, временно наделенных царской властью, приписывается мифографами их собственному неблагоразумию, трудно оправдать их божественных отцов, каждый из которых, как Солнце, был истинной причиной их гибели. Геракл тоже в качестве древнего Бога-Солнца постоянно убивал своих старших сыновей, правда, в его случае во всем винят приступы помешательства. Чтобы не утомлять тебя долгим рассуждением, скажу лишь, что введение во владение царством старшего или единственного сына, а потом принесение его в жертву — дело обычное для целой группы ближневосточных племен, которые называют Агенора или его брата Бела своими прародителями. Недавно я нашел это место в еврейском Писании: царь Моавитский своего сына-первенца пожертвовал Белу. Так они вроде бы завладевали Богом-Солнцем во время своих религиозных бедствий, когда или вся страна оказывалась в опасности, или царь вызывал недовольство Бога. В истории Тарса было несколько таких примеров. Значит, ваш безымянный царь хочет оставаться вашим союзником и поэтому не решается без вашего соизволения убить своего сына, который по рождению римский гражданин? Убийство старшего сына среди этих племен такой же религиозный закон, как отказ от свинины. Так что все дело в религии.
Август, слегка смущенный легкостью, с какой Афинодор разрешил спор, спросил:
— Послушай, ученый муж:, ты не ошибаешься насчет логической связи между тремя религиозными заблуждениями, о которых ты только что сказал?
— Нет, цезарь, — ответил Афинодор. — Египетский бог Сет, приняв облик дикого вепря, разорвал на части своего брата Осириса. Сирийский Аполлон сделал то же самое с Адонисом. Оба они Боги-Солнца. Вепрь — их священное животное, поэтому его нельзя есть, разве лишь в особых случаях. В Палестине и Сирии отрезали крайнюю плоть и посвящали ее Богу-Солнцу, то есть Священному Царю, в день его бракосочетания с Богиней-Луной, Священной Царицей. И если царь заболевал, то царица делала обрезание старшему сыну, чтобы отвести гнев небес. Так мы читаем в истории иудея Моисея и его сына Гирсама. Отсюда пошел обычай обрезания всех мальчиков на восьмой день жизни. Эта искупительная жертва, к счастью, пришла на смену безжалостному убийству всех первенцев мужского пола, как людей, так и животных. Число восемь означает прибавление. Более того; крайняя плоть…
— Наш милый Афинодор, — с любезной улыбкой прервала его Ливия, — ты превосходно рассудил наше затруднение, но, прошу тебя, не надо больше, тем более что твои исторические изыскания касаются предмета, мало подходящего для женских ушей.
Афинодор покаянно улыбнулся и медленно направился к выходу, не переставая теребить бороду.
— Итак… — сказала Ливия.
— Моя дорогая, все это очень хорошо, но мы не можем позволить, чтобы невинный человек, к тому же дельный офицер, с хорошими задатками для будущего царя, умер такой варварской смертью.
— Нет? — ледяным тоном переспросила Ливия. — Тогда что же случилось с твоим знаменитым правилом не лезть в религиозные дрязги подданных, пока они не нарушают мир в империи?
— Чудовищно убивать собственного ребенка.
— Но достойно похвалы, если это делается на благо народа. Кстати, в римской истории тоже были случаи, когда благородные отцы предавали смерти своих сыновей.
— Плохих сыновей.
— Откуда мы знаем, были они плохие или хорошие? Может быть, те свидетельства тоже ложные? В любом случае, советую тебе не отказывать Ироду, если не хочешь ввязаться в какую-нибудь войну. С такими финансами, как у нас на сегодняшний день, мы вряд ли ее осилим. Мне тоже жаль Антипатра, но что делать? Такова его судьба. Мне и Акму жаль. Ведь ее тоже придется казнить в знак твоего доброго расположения к Ироду. Правда, я не много потеряю, лишившись этой неряхи.
Ливия, как всегда, одержала верх.
— Религиозный долг, — со вздохом сказал напоследок Август, — обрезание, отказ от свинины! Клянусь Гераклом, лучше быть свиньей Ирода, чем его старшим сыном!
Царь Ирод болел. В конце концов он понял, что с его животом творится что-то неладное, и призвал к себе Махаона, который не стал скрывать, что бессилен вылечить его и может лишь облегчить ему боль, и еще предупредил, что царя ожидает нелегкий конец.
— Год я проживу? — спросил Ирод.