Царь Саул

Пронин Валентин Александрович

Пройдя некоторое расстояние от колодца к городу, Саул остановился.

— Послушай-ка, Бецер, — сказал он, снова нахмурившись, — ведь у нас нет ничего, чем можно отблагодарить прозорливца. Как и буду спрашивать про ослиц, если нет подарка за пророчество. Нет, надо поворачивать домой.

— К сожалению, я не смогу помочь, — пробормотал Гист, хотя мл его рассказа и так ясно складывалось, что разбойники всё у него выгребли. — Однако прошлый раз он ничего не требовал.

— У меня припрятана четверть шекеля серебра, — заявил, приосанившись, Бецер. — Этого достаточно для подарка. Прими от меня, господин мой. Лишь бы прозорливец указал, где ослицы. А то ведь сколько сейчас пророчествует разных людей... Но хороших, сильных пророков — поди найди. Только головы морочат простакам. Меня-то им не провести, я платить зря не стану. Другой раз придут такие болтуны: и в засуху урожай предрекают, и бесплодной женщине сына выносить предвещают, и клянутся, что хромые побегут, слепые прозреют, расслабленные встанут с постели от их молитв и заклятий... Поют, пляшут,

на свирелях играют, на арфах бряцают... И все пророчествуют именем бога всемогущего Ягбе... Корми их, пои, подарки подавай и медь с серебром из кошеля доставай... Ну а на самом деле все они обманщики, если копнуть глубже. И никакой силы Ягбе им не даёт... Вроде как известному хананейскому колдуну Хаккешу его смрадные баалы...

— Что за хананейский колдун? — Гист задал свой вопрос неспроста: его всегда увлекали проявления необычайного, какие ему приходилось наблюдать у жрецов Египта и Вавилона, у халдейских магов [30] или чревовещателей африканской страны Куш. Правда, ко многим чудесам в храмах, поражающим тысячи паломников, он относился скептически. Иногда с осторожным недоверием. Знал: в большинстве случаев это хитроумные фокусы и красочные представления для одурманивания тёмного народа и невежественных вельмож. Впрочем, с юности занятый изучением таинственных знаков, поисками сокровенного смысла в каменных скрижалях и барельефах древности, где с изображениями царей соседствовали клиновидные письмена, или в папирусах с рисуночными надписями и многозначащими символами, Гист улавливал крупицы действительно непреходящей мудрости. Только редкие посвящённые передавали их из поколения в поколение избранным.

30

Халдеи — жители южного Междуречья; халдейские маги считались хранителями таинственных знаний древних шумеров.

— Хаккеш жил в Ершалаиме. Он отрастил пышную бороду до колен, и говорят, у него был такой страшный голос, что от его крика шарахались разъярённые быки, а как-то раз подкравшийся к овцам лев испугался и убежал в степь, — стал рассказывать Бецер. — Про Хаккеша говорил купец из Ершалаима, который приезжал к нам за пшеницей. Однажды Хаккеш узнал, что у соседа умерла дочь. Не болела, не падала с высоты, никакого вреда никто ей не делал. А вот легла спать и не проснулась. В доме плач, стоны, скорбь по нечаянно умершей девице. Соседи толпятся, женщины рыдают, бьют себя в грудь, рвут на себе одежду. Тут вошёл Хаккеш, всех растолкал, узнал в чём дело. Спрашивает отца: «Давно умерла?» — «Уже полдня прошло». Хаккеш приблизился к ложу умершей, дотронулся: холодная, окостенела. Тут колдун покраснел весь, будто гранатовым соком умылся, да как завопит громовым голосом, от которого штукатурка осыпалась. Люди ничком попадали и надолго оглохли. Завопил Хаккеш: «Вставай, Юдит, дочь Балака!» Мёртвая открыла глаза. А он опять: «Вставай, я тебе повелеваю!» И девица встала, вышла из комнаты и спрашивает мать: «Что это столько народа собралось к нам?» Откуда ни возьмись налетели стаей летучие мыши и ну по дому метаться... Вверх-вниз, в окно-из окна и обратно. Хаккеш засмеялся: «Опоздали, лукавые демоны... Не успели утащить душу девицы во владения Намтара [31] , в царство смерти. Там у них солнце чёрного цвета и всё вокруг усыпано пеплом, иссохшим калом, прахом и грязью. А ну, кыш отсюда, уроды вонючие, пока я вас не превратил во вшей и клопов!» Тут летучие мыши мигом улетели и скрылись.

31

Намтар — ханаанский бог чумы и смерти, считалось, что его преисподняя на западе, куда заходит солнце, луна и звёзды. Светила, как олицетворения богов, в назначенное время выходят из адской бездны, однако смертному, попавшему туда, вернуться на землю ещё не удавалось.

Гист сделал таинственный вид и произнёс уверенным тоном:

— Как опытный лекарь, прошедший обучение у жрецов Мицриима, я могу подтвердить: бывают случаи, что человек неожиданно всыпает, делается неподвижен, не дышит и внешне имеет неоспоримые признаки смерти. Но опытный врачеватель или сильный и лесник, владеющий тайными знаниями, может разбудить мнимо умершего. А иногда проходят дни, месяцы, годы, и такой мертвец воскресает сам. Если его, конечно, не закопают в землю.

Саул с сомнением покачал головой и убеждённо сказал:

— Я верю только силе всемогущего Ягбе, бога Абарагама, Ицхака и Якуба, который властен воскресить мертвеца. Либо это сделает могучий херувим, крылатый посланец бога невидимого... А человеку, даже учёному лекарю или сильному заклинателю, это не под силу.

— Да вот что ещё произошло с колдуном Хаккешом в Ершащими, — продолжал Бецер. — Случилась из-за чего-то драка на базарной площади. Что они там не поделили, уж не знаю. Но свалка завязалась яростная. Дошло и до ножей. Городская стража еле разогнала буянов. А самого рьяного один стражник возьми и тресни палкой по голове. Тот упал и умер. Пришёл к этому месту Хаккеш, посмотрел на мертвеца, да как обозлится: «Кто посмел отравить к предкам моего племянника? Где этот собачий сын?» Стражник отвечает Хаккешу: «Сам ты собачий сын и овечий помет. А племянник твой пьяница, вор, драчун. Туда ему и дорога. Умер — хорошо сделал». — «Ах,

вот как! — заревел на всю площадь Хаккеш. — Ступай и ты за моим племянником!» Достал колдун из сумки какую-то заговорённую кость и направил её на стражника. И тут же молодой здоровый парень уронил свою палку и схватился за живот. Его вырвало, как отравленного. Перед глазами всех собравшихся повалился он на землю и протянул ноги. Народ в ужасе бросился бежать кто куда. Стоит Хаккеш один победителем, грозно ухмыляясь. Но ему не повезло. На площади появился сборщик податей, а с ним десяток воинов-пелиштимцев. Все в панцирях, в шлемах с красными перьями, с копьями и мечами. Сборщик податей спрашивает Хаккеша: «Почему тут трупы валяются? Кто убил десятника городской стражи?» А колдун надулся от спеси и отвечает: «Стражника убил я за дело». — «За какое дело?» — «Я сам знаю за какое и не собираюсь перед тобой оправдываться». — «Ах, ты бунтовщик! — рассердился сборщик податей. — На тебя надо надеть цепь, отвести в темницу и провести следствие. Воины, возьмите его». Хаккеш достал опять свою заговорённую кость. «Ваши копья сломаются сейчас, как соломины, — воскликнул он, — а щиты не отразят и полёта пчелы! Умрите все!» — И колдун направил на них кость. Те, кто ещё оставался на площади, думали, что пеласгов постигнет участь стражника. Не тут-то было. Пеласги рассмеялись. Их старший подошёл к Хаккешу, вынул меч и сказал: «Зачем ты приклеил себе целую охапку сена вместо бороды? Надо её укоротить». И он отрубил бороду Хаккеша под самый корень. Затем колдуна схватили, связали ему руки над головой, накинули петлю на шею и поволокли в крепость, где находился пелиштимский гарнизон. Через день его осудили и приговорили к повешению.

— Значит, знаменитый колдун закончил жизнь на виселице? — уточнил, усмехаясь Гист.

— Когда его хотели повесить, он превратился в змею и ускользнул в расщелину каменной плиты. Так рассказал купец, приезжавший покупать нашу пшеницу, — ответил Бецер и пожал плечами.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

1

За последнее время судья Шомуэл встречался со многими людьми из двенадцати колен Эшраэля. Среди них были и совсем юные отроки, и полные сил мужчины до тридцати лет, и умудрённые жизнью бородачи почтенного возраста. Одни были сыновьями крупных землевладельцев и судей, преуспевающих торговцев и жрецов-левитов, другие из семей ремесленников, имеющих свои мастерские и двух-трёх рабов, или даже из вовсе малосостоятельных, что живут, трудясь в поле и гоняя на пастбище десяток овец. Шомуэл знал: воля бога неисповедима. Избранник Ягбе может оказаться среди знати, среди пресыщенных богачей, но намеченный небесным жребием возможен и среди пастухов или рядовых воинов. Впрочем, последнее маловероятно; во всяком случае, найти будущего царя среди грубости и невежества ему не хотелось.

Шомуэл долго и страстно молился в Скинии перед чёрным камнем-седалищем бога, однако определённых указаний пока не получал. Он продолжал вглядываться в людей жадными глазами провидца. Глаза его скользили но смуглым лицам мужчин, не находя заветной приметы. А какой должна быть эта таинственная примета, он не знал. В то же время, десятилетия управляя народом, судья понимал: будущий царь должен вызвать восхищение простых людей и благожелательность «адирим». И прежде всего, тот искомый будущий венценосец обязан соответствовать его собственному представлению — каким должен быть царь.

Вот и сегодня, в день жертвоприношения, в сопровождении мирных гостей поднимаясь к жертвеннику на священную гору, Шомуэл продолжал примечать среди благоговеющей толпы кого-нибудь, кто отвечал бы его надеждам. Но, увы: перед ним проходили неё те же одинаковые (при своём разнообразии) люди. Мелькали бороды, лбы и не обладающие скрытой божественной силой простоватые взгляды. И всё-таки что-то особым образом тревожило сегодня властного старца, кого-то он собирался найти в этот праздничный день. Не хотелось, очень не хотелось ошибиться...

Ведь двенадцатиколенные «адирим» выражали недовольство его медлительностью. Доходили до Рамафаима и кощунственные глухи, заключающие в себе их сомнения: а не поручить ли спросить Ягбе о выборе царя другого молитвенника, более удачливого и решительного?.. Конечно, слухи эти были робкие, неопределённые, но со временем могущие стать скандальными. Ягбе, кажется, тоже повелевал действовать смелее.

Жертвоприношение совершилось. Все — и народ, и знатные гости судьи, и сам он вернулись в город и приготовились к праздничному обеду. Ожидая благословения великого прозорливца, гости и горожане расположились перед накрытыми низкими с юлами. На столах и подносах дымилась баранина, оставленная от священной службы, а к ней приправы, овощи, хлеб и доброе в глиняных кувшинах.

— Господин мой и судья, — обратился к Шомуэлу его преданный соглядатай Шуни, — там, у ворот, какой-то человек. Он просит милости прозорливца.

Шомуэл изменился в лице и поднялся, как будто его ушей достигла необычайно важная весть. Опираясь на руку курчавого Шуни, Шомуэл вышел из дома. У ворот два воина поклонились ему. Судья сделал ещё шаг и увидел Саула.

Перед ним стоял молодой мужчина в коричневой одежде селянина, в накинутом поверх неё сером пропылённом плаще. Могучее сложение и высокий рост производили то самое впечатление, которое судья предполагал для будущего царя. Это впечатление довершало красивое лицо с чёрной бородкой, открытым взглядом и густыми, почти сросшимися бровями.